Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

Кадр из кинофильма «Место встречи изменить нельзя» (1979)

Валерий Дашевский

Гений

Моему собеседнику было за сорок, и времени у нас было вдоволь, чтобы поговорить о себе, о старине. Коньяк, за которым мы коротали вечер, был слишком хорош для наших мест – мы оба ненадолго вернулись на родину и встретились случайно. Ничто не связывало нас, кроме воспоминаний, могил и моего ремесла: люди, как правило, хотят многое выложить писателю. В баре было людно, и хоть он помещался в Доме актеров, актеров среди посетителей не было. Наступали новые времена.

Время горит, как порох, молвил мой собеседник. Однажды тебе говорят, что в паспорт нужно вклеить новую фотографию, и так ты узнаешь, что тебе сорок лет. Алик Грановский в Израиле говорит, что я постарел, но я не очень ему верю. Мы не молодеем, это так, и, может быть, многое меняется – но не мы. Ты бы посмотрел на него в его пекарне! В голову бы не пришло, кто он такой. С виду – обычный еврейский булочник, платит налоги, водит в синагогу детей, чтит субботу. Был с ним один случай, который столько лет не идет у меня из головы.

Мама, царство ей небесное, недолюбливала его. Она вообще не любила тех, кто умел устраиваться в жизни. Могло показаться, что ему везло в те нищие семидесятые. Фотопромысел тогда процветал, и дела у Алика шли в гору. Не так, конечно, как у Сильвы или Дорика Дохана, но стоял он крепко. Дольщиком у него был Шадловский, помнишь его? После, когда все кончилось, он развелся с той потаскухой, тогдашней женой, получил наследство дяди из Бельгии и перебрался туда. Больше я о нем не слыхал. С Грановским мы не были близкими друзьями. Но я уважал его, и товарищи у нас были общие. Все-таки я поразился, когда он обратился ко мне в беде. Впрочем, в беде не выбирают.

Дело было так. Пока они с женами летали обедать на Медео и гуляли в загородных кабаках, их «батраки» работали по всей Сибири. Бригадиры у Грановского, к несчастью, были не первый сорт. Один из них возьми, да помри от запоя в гостинице в Новосибирске. Шадловский тотчас вылетел туда, но милиционеры были быстрее. При обыске в номере бригадира они нашли реестры на две тысячи адресов, на которые надо было кидать «работу».

На допросе Шадловский показал, что работал на Грановского.

Я застрелил бы его, не раздумывая, Алик простил. Тогда я впервые подумал, что он терпимей, и, может быть, разумнее нас всех, хоть не поспешил бы назвать это мудростью. Уж больно Алик Грановский не походил на мудреца. Если он и был на кого-то похож, так на армянина с крытого рынка. Залысины, золотые коронки, черные глаза. Неделю спустя он пришел к нам с Гариком Шойхетом. Пришел просить, чтоб мы встретились с сибирской следственной бригадой. Те только что прибыли в город и поселились в гостинице на площади. Ирка Донде – ее ты помнишь – сказала ему, что они явились по его душу.

Гарик подумал и сказал, что возьмется уладить это дело.

Мы тогда помогали друг другу.

Договорились о деньгах.

Мы приехали в гостиницу, вошли в номер к этим парням, уселись и предложили им по десять тысяч отступного. Приличные деньги, очень приличные по тем временем. Действовали мы без риска. Одно дело – предлагать деньги, другое – дать. До денег не дошло. Ребята были молодые, правильные и злые, как шершни. Больше всего их взбесило, что их, сибиряков, держат за лохов наши фотоволынщики и цеховые. Они клялись, что не пройдет и суток, как они увезут этого жиденка в наручниках в Новосибирск

Гарик ответил без особой поспешности: «Если мы разрешим вам это сделать».

Дальнейший разговор был нелеп.

Из вестибюля мы перезвонили Алику в бар на Свердлова и рассказали, как обернулось дело. Метро было в двух шагах от бара, но он попросил меня встретиться с ним вечером в доме у одного типа, о котором не стоит говорить.

Я пришел, как условились.

Кроме меня там уже были несколько человек. Покойный Валера Диксон, Саша Браверманн, Боша, Саша Козырь. Вино было дрянь, квартира еще хуже. Хозяева держали собак, с которыми охраняли сады. Жена хозяина, гадалка, принесла рыбу и сыр. У нее было доброе сердце, и при виде Алика она не могла сдержать слез. Все это напоминало поминки. Мы пили молча. Наконец, Алик объявил, зачем собрал нас. Он хотел получить совет от каждого.

Я предложил укрыть его в Москве. В Москве проще затеряться, а потом, мы вели дела с москвичами – в основном, с семьями грузин. Другие поддержали меня. Козырь сказал, что Алик может пересидеть у его родни в Ростове. Не думаю, что Алик решил испытать нас, но, может быть, такая мысль у него была. Время тянулось к полуночи, и сознание беды витало в воздухе, как пепел. Алик молчал. Был он как-то странно спокоен. Месяц назад у него родилась дочь, второй ребенок в семье. Он попросил Ольгу погадать ему. Та взяла его руку, посмотрела ладонь и разрыдалась в голос. И тогда он сказал, что никуда не уедет. И что в тюрьму не пойдет. Как вывернется, пока не знает, но бега не для него. И быть в тягость лучшим друзьям он не желает тоже.

Может быть, он решил, что дома помогают стены, услыхал подсказку судьбы? Ни тогда, ни потом я не спрашивал его об этом. А стоило бы. Слишком уж он был спокоен для человека во всесоюзном розыске.

Ты помнишь, история была нашумевшая. С предпринимательством боролись, цеховых и валютчиков расстреливали подряд. Восьмидесятый год выдался страшным. Я потерял четырнадцать друзей. Нервы сдавали у самых крепких парней. Лернер повесился в гостинице в Ленинграде. Диксон утонул пьяным на мелкой, и когда его нашли, труп опознали с трудом. Деньги давались легко, и мы жили быстрей, чем летело физическое время, но ради денег не стоило жить. Журнал «Человек и Закон» опубликовал две статьи о «Деле Грановского», выставив несчастного Алика главой преступного синдиката и врагом рода человеческого. А был он просто еврейский парень при делах с женой-парикмахершей и двумя детьми, которого подвели случай и напарник.

Кто б мог тогда вообразить, как далеко и как надолго разбросает нас жизнь!

Месяца через два он позвонил и сказал, что ждет меня на Данилевского. Я пришел. Он просил – ни много, ни мало – чтобы я дал за него деньги милиции. Капитану в его райотделе. Его участковый заболел, сказал он, и если не дать деньги вовремя, быть беде. Прежде, чем ответить, я оглядел его с головы до ног. Попадись я, меня бы упекли лет на восемь. Я спросил только: почему я?

«Ты – единственный из моих друзей, Марик, у кого нет детей», – был ответ.

Возразить я не мог. Страха тогда я не ведал, да ты помнишь, каким я был! Я взял конверт, спрятал в карман пиджака и направился в отделение. Я пережил несколько неприятных минут, ожидая, пока капитан останется один. Он забрал у меня деньги прежде, чем я раскрыл рот. В дверях я сказал ему, что деньги от Грановского. Алик доверился мне полностью и не прогадал. Оказалось, он устроился в мастерской по ремонту антиквариата в двух кварталах от собственного дома. Поселился он у одной разведенной девки, большой любительницы развлечений. У нее была дочь, за которой присматривала мать, и они с Аликом были большими друзьями. Приятно иметь таких друзей. Я зашел к ним на минутку и задержался на неделю. То, как я жил тогда, чести мне не делало, но льстило моему самолюбию – бесконечные застолья, кончавшиеся оргиями.. Ничего другого не мог предложить чертов город, как все наши южные города! У этого маленького сукиного сына был дар распутства: девки почему-то не боялись его, а подчинялись ему с великой радостью и шли у него на поводу! Медсестры, студентки, парикмахерши, официантки вытворяли такое, что не рассказать. Раз с нами всю ночь кувыркалась лейтенант милиции. Она недурно смотрелась в милицейской фуражке и в кителе. Он так умел обставить дело, будто мы просто дружная семья. Прямо-таки братья и сестры. Девки любили нас беззаветно, а в нем просто не чаяли души! Причем, любили не за деньги, а за то, что с нами можно было куролесить без боязни. Вот чего добивался Алик. В нем точно бес сидел. В любую минуту его могли выдать властям, по городу были расклеены его портреты и если б он попался, срок отбывал бы в Сибири, и не вернулся бы живым наверняка. Другой на его месте сторонился бы собственной тени. А этот гонял по всему городу на машине Гришки Ханданяна, и на заднем сиденье у них сидела девка или две, которых они с Гришкой путали на вечер. Работу в мастерской по большей части делали за него. Диву можно было даться, откуда в нем столько бесшабашности и дерзости! Он то ли искушал судьбу, то ли внутренний голос шептал ему, что с ним ни черта не случится. Но жил он как в последний день.

Говорить об этом он не хотел, думать – тоже.

А, между тем, подумать было о чем. Взять хотя бы тот вечер, когда мы передрались с татарами, и дошло до ножей, или когда Олег убил Анвера. Да и мастерскую его нельзя было назвать безопасным местечком. Клиентам он старался не попадаться на глаза. Но как-то вечером я зашел за ним и застал в мастерской Бриллианта и Базарного. Помнишь Бриллианта? Того, что был наводчиком и получил десять лет, еще судимость – за террор заключенных, ставших на путь исправления. Базарный ездил по городу в домашних шлепанцах, торгаши с Конного и Благовещенского рынков отстегивали ему. Они расположились играть. Бриллиант сказал Базарному: исполнишь что-нибудь с картами, пристрелю – и выложил револьвер на стол. Базарный сделал то же – выложил дуру, и это было только начало. Начни они пальбу, Алик спалился бы в два счета.

Потом я уехал в Москву.

Мы виделись несколько раз, когда я навещал родителей. Это были памятные встречи. Я не заметил, как пролетели три года.

В Москве я узнал, что когда истекла исковая давность, Алик с Шадловским тихо-мирно были оправданы Новосибирским судом.

Теперь, спустя годы, эта история представляется мне иначе. То была лучшая пора его жизни – прямо подарок судьбы. Но как вверился ей?

В книгах, которые ты перечел, об этом ничего не сказано?

Я только пожал плечами.

Я знавал Алика Грановского, как, впрочем, многих, с кем вместе рос.

В истории, выслушанной мной, для меня было мало неясного. Редкостные негодяи у меня на глазах становились почитаемыми людьми. Американское правосудие делает преступника свидетелем, если тот согласится «сотрудничать» – мысль крамольная для кодекса и уклада улиц и провинциальных городов России. Уайлдер посвятил феномену предопределения первый и лучший из романов. Он всерьез думал над тем, над чем посмеялся Дидро. Я знал гадалку, которая ошиблась. Она нашла потом достойного мужчину и родила ему сына. Я встретил ее с мужем, и нам нечего было сказать друг другу. Когда-то я нравился ей, но я любил другую женщину. Однажды она по телефону разгадала мне сон, который спас мне жизнь.

О гении человека подробно рассуждает Платон. Гегель дает этим суждениям логическое толкование, полагая, что гений человека является его роком и проявляет себя, когда непознанная нами часть нашей натуры заявляет права на нашу судьбу, вынуждая нас поступать так – а не иначе. Здесь он оставляет место Шопенгауэру, Фрейду и последователям. Писание предостерегает нас от попыток проследить Б-жий Промысел. То же говорит Экклезиаст, призывающий нас «не умствовать слишком» – и не мистифицировать очевидное. Меня не печатали годы. Я не любил коммунистов и верил, что причина в этом. Позже, в приливе откровенности один из моих бывших редакторов, похлопав меня по плечу, сказал: «Ты прекрасно владел контаминацией. Но надо было жить в библиотеке, чтобы перепроверять твои цитаты!».

Я до сих пор благодарен ему так, как только может быть благодарен человек за простое объяснение своих неудач и злоключений.