Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Философ Владимир Соловьев

Михаил Сидоров

«Страшная ересь»

Одной из устойчивых «осей истории» является иудаизм. Жизнеспособность и творческий потенциал его не могут не восхищать. Стоявший у истоков двух мировых религий и конфликтующих ныне цивилизаций – «западной» и исламской, – он выдержал тяжелейшие испытания, выпавшие на долю его носителей, сумел не раствориться в мощных исторических потоках. Велико его воздействие – непосредственное и опосредованное – на современную мировую культуру и политику.

Александр Воронель высказал мысль, что «популярное объяснение поддержки Израиля США под влиянием еврейского лобби совершенно недостаточно»; причина ее гораздо глубже – в похожем отношении к Библии евреев и многих протестантов США… А что же Россия?

Согласно хрестоматийному летописному преданию, равноапостольный князь Владимир Святославович в поисках подходящей для земли русской государственной религии вслед за проповедниками ислама и католичества, отринул и иудеев хазарских. Отповедь князя, как и должно быть в базисном историческом мифе, – более чем убедительна: «И вы, отвергнутые Богом, еще приходите учить других? Или хотите, чтобы и мы лишились своего отечества?» Как видим, первое зафиксированное взаимодействие уже тогда «немолодого» иудаизма и совсем еще юной русской цивилизации, переданное летописью в такой поучительной форме, было безрезультатным (точнее, его результат оказался негативным).

Обратимся теперь к событиям, равноотстоящим по времени как от той седой старины, так и от наших дней, и более достоверным. В 1470 году, по версии Русской православной церкви, пришел из Киева в Новгород еврей Схария (Захария). Он стал родоначальником ереси жидовствующих, или, как ее стыдливо называли в литературе советских времен, – новгородско-московской ереси. Отношение православия и околоцерковных кругов к жидовствующим всегда было крайне враждебным. Не будем специально останавливаться на чисто антисемитском мотиве в сочинениях ересиборцев – он слишком тривиален. Попытаемся взглянуть на исторический феномен ереси в контексте социально-политических процессов, протекавших в то время на Руси.

Духовный писатель граф М.В. Толстой в «Истории Русской церкви» отмечал, что в Новгороде Схария, «хорошо знакомый с естественными науками, известными тогда под именем алхимии, …успел обольстить легковерных мнимыми чудесами магии и совратить их в ересь». Сомнительно, чтобы новгородцы – граждане вечевой республики, имевшей вековые традиции торговых связей с Западом, – были столь легковерны, чтобы их можно было «обольстить мнимыми чудесами». Заинтересовать «естественными науками» – да, пожалуй, но это совсем другое дело. Сам историк церкви далее признавал, что начало ереси жидовствующих «нужно искать в брожении идей рационализма, распространенных на Западе задолго до времен Лютеровской реформы…» Как «смесь иудейства с христианским рационализмом» характеризовал ересь жидовствующих и С.М. Соловьев. О многом говорит отношение самих еретиков к чудесам вообще: они, например, не верили воскресению Иисуса, не чтили Богоматери, икон и мощей, не признавали таинств, а также отвергали монашество и держались более Ветхого Завета, чем Нового.

Восприятие ереси жидовствующих Новгородом не было случайностью. В.О. Ключевский указывал, что Новгород «рано вступил в деятельные торговые сношения и мог вступить в тесные культурные связи с европейским Западом…»; его гражданам были присущи «дух свободы и предприимчивости, политическое сознание «мужей вольных»... Нигде больше на русской земле «не соединялось столько материальных и духовных средств, чтобы воспитать в обществе эти качества, необходимые для устроения крепкого и справедливого общественного порядка», – считал знаменитый русский историк. Известный славист А.В. Исаченко (1910–1978) в своей статье «Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой», вышедшей в 1973 году, подчеркивал, что если бы ересь жидовствующих «не была ликвидирована вскоре после ее появления.., то перевод Священного Писания на русский язык был бы неминуем». А это дало бы толчок развитию русской литературы еще в XVI веке, а не в XVIII.

Кто знает, – возьми верх еретики (а сторонники жидовствующих были поначалу даже в близком окружении Ивана III), – как сложилась бы дальнейшая историческая судьба России, да и всей Европы. Ведь в этом случае под влиянием иудаизма и новгородского «политического сознания» на Руси уже тогда, на рубеже XV–XVI веков, мог бы начать формироваться тот самый «дух капитализма», то есть рациональный стереотип восприятия и поведения с этикой частной инициативы, индивидуального труда и личной ответственности, который, по Максу Веберу, и положил начало процессу модернизации в Европе.

Не исключено, что удавшаяся русская реформация имела бы даже определенные преимущества перед состоявшейся Реформацией (проводившейся в Северной Европе «сверху», властью князей, иногда методами террора) – по крайней мере, ей не была бы присуща лютеровская юдофобия… Но ничего этого не произошло. Роковую роль сыграло завоевание Новгорода Москвой.

Что же приобрела и что потеряла Русь в результате победы ортодоксов – компромисса между царем и самой консервативной частью клира? Один из главных борцов против ереси – игумен Иосиф Волоцкий называл Схарию астрологом и чернокнижником, обольщавшим православных каббалой, «наукою пленительною для невежд». По адресу ли это обвинение в невежестве? Новгородский владыка Геннадий Гонзов, составивший обвинительную грамоту против жидовствующих, писал архиепископу ростовскому Иоасафу: «Есть ли у вас… книги: Сильвестр папа римский, Слово Козьмы пресвитера на ересь богомилов… пророчества, бытия, царств, притчи… логика, Дионисий Ареопагит, потому что эти книги у еретиков все есть».

Ясно, что еретики, имея книги, о существовании которых даже высшее русское православное духовенство знало лишь понаслышке, брали своей ученостью. Потому-то неспособный к богословским дискуссиям архиепископ Геннадий с наивной прямотой предлагал самый незатейливый метод ведения соборного «диалога» с жидовствующими: «Да, еще люди у нас простые, – писал он, – не умеют по обычным книгам говорити: таки бы о вере никаких речей с ними не плодили; токмо того для учините собор, что их казнити, жечи, да вешати…» Так в конечном счете с еретиками и поступили – стали их сжигать.

Идейные последователи осифлян (сторонников Иосифа Волоцкого) сквозь века пронесли неизменным свое отношение к просвещению и образованию. В начале XVII века церковь воспротивилась попытке Бориса Годунова учредить в России университеты, ссылаясь на то, что разноязычие поколеблет православную веру. Еще сто лет спустя Петр I в письме патриарху Адриану констатировал: русское духовенство малограмотно. Зная об этом, уже без недоумения читаешь в наши дни «Русский вестник», в одном из номеров которого Ю. Исатов былинным языком сообщает о событиях полутысячелетней давности: «… Ползла к нам от Новгорода змея иудейская – ересь «стригольничья» да манихейская, полячишками да торгашами-ганзейцами беспошлинно завезенная. Неспроста все, не по глупости. Ересь та – хуже татарина бы Русь изрезала, и Москве не то, что против Казани – против Мурома было б не устоять».

Чем бы и как ересь «изрезала» Русь в тогдашних ее границах, – автор не уточнил. Просто вопиет в нем глас ксенофобии, не простой ксенофобии – имперской. «Иудейская змея» ползла из Новгорода «к нам» (!) с книгами, с «тайным знанием» – алхимией и астрологией, то есть с зачатками наук. А доблестные царские ратники вдоль той же дороги на Москву развешивали новгородских граждан. В одной только Шелонской битве в июле 1471 года войска великого князя московского с помощью касимовских татар истребили 12 тысяч новгородцев – русских, православных людей. Сначала Иван III, а затем и его грозный внук не просто завоевали, а «изничтожили» вольные города – Псков и Новгород, завершив тем самым дело разрушения развивавшегося на Руси городского строя (с его самоуправлением, правами горожан и другими атрибутами). Во главе земли русской встала теперь победоносная Большая Деревня.

Покорение Новгорода Москвой – событие переломное, с далеко идущими последствиями. Новгородская республика, просуществовавшая почти три с половиной века (с 1136 по 1478 год), была западноевропейской альтернативой византизму и ордынщине на Руси. Отныне же русская традиция народоправства пресекалась. «Падение Новгорода, – писал Тойнби в «Исследовании истории», – ознаменовало установление русского универсального православно-христианского государства». А универсальное государство, согласно его теории локальных цивилизаций, является симптомом социального распада, хотя оно и «обнаруживает явную тенденцию выглядеть так, словно именно оно и есть конечная цель существования…».

Видя в «латинстве» одного из главных своих врагов, многие православные иерархи в то же время весьма благосклонно относились к «опыту» святой инквизиции, особенно к преследованиям ею евреев. Тот же архиепископ Геннадий с нескрываемой симпатией писал «про шпанского короля», который «свою землю очистил» от «ересей жидовских».

Получив поддержку в подавлении ереси жидовствующих со стороны крепнущей царской власти, сползавшей к деспотизму, православный клир оказался перед ней в долгу, и долг этот пришлось возвращать…

Религиозный философ Г.П. Федотов, примыкавший одно время к революционным социал-демократам, в статье «О национальном покаянии», опубликованной в 1933 году в Париже, писал, что «бедный старец Филофей… отравил русское религиозное сознание хмелем национальной гордыни». По поводу религиозного пророчества «Москва – Третий Рим», высказанного иноком псковского Елеазарова монастыря Филофеем в первой четверти XVI века, уже полтора столетия ведутся споры. Не все хотят видеть в его формуле «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти» краеугольный камень идеологии российского, а затем и советского империализма.

Русский эмигрантский историк Н.И. Ульянов (1904–1985) еще в середине прошлого века в своей статье «Комплекс Филофея» предпринял интересный опыт реабилитации «бедного старца». Не обошел он, между прочим, и тему ереси жидовствующих, упомянув о ней в выражениях, более подходящих для православного агиографа, чем для светского историка: «У всех было свежо в памяти потрясающее событие царствования Ивана III, когда… страшная ересь «жидовствующих» перекинулась в «царствующий град» и свила там гнездо при дворе самого великого князя». Архиепископ же Геннадий, продолжал Ульянов, боролся с ересью «аки лев», пока не добился «искоренения язвы в самом сердце православия». Так историк подводил читателя к мысли, что «страшная ересь» чуть ли не спровоцировала филофеевское пророчество. Но задача Ульянова была сложнее: доказать, что идея псковского монаха-осифлянина даже в зародыше не содержала ни национальной гордыни, ни претензий на экспансию и мировую гегемонию.

А нуждается ли «бедный старец» в защите; в чем, собственно, его-то вина? Может быть, и защищают совсем не его? История показала, что сравнение Московии с Римом пришлось по душе почти всем хозяевам Кремля и Зимнего дворца. Неужели под гипнозом филофеевской «метонимии», в имперском угаре они не заметили очевидной недосказанности, неопределенности сакраментальной формулы: два-то Рима уже пали, а «третий» стоит… пока?! Уж не предупреждение ли это было? И условие устойчивости, выдвинутое Филофеем, – всего одно: государь должен содержать царство свое «со страхом Божиим».

Один из авторов сборника «Из глубины» (1918) С.А.Аскольдов назвал первым и крупнейшим деятелем русской революции… нет, не Ленина, и не Троцкого, а сибирского хлыста Григория Распутина, поскольку «именно он был главным фактором глубочайшего падения видимой русской Церкви…» Кто же лепил из лихого тридцатипятилетнего «старца» (а России всегда «везет» со старцами, так же как и с юристами) образ подлинного владыки церкви? В 1907 году лидер московских черносотенцев протоиерей И.И. Восторгов на собрании объединенных монархических организаций назвал Распутина «тобольским Заратустрой» и сравнивал его с эхом голоса «настоящего русского мужика», глубоко преданного Богу и царю. Весьма лояльно относились к колдунам и кудесникам «из народа», прозорливцам и «пророкам» Иоанн Кронштадтский, епископ Феофан, представивший Распутина царской чете, и даже такой крупный религиозный мыслитель, как П.А. Флоренский.

Языческие реминисценции присущи русскому православию от века, и при обоюдном желании язычники и крайние ортодоксы легко и быстро переходят на общий воляпюк юдофобии и антисемитизма. На страницах российской «патриотической» печати в наши дни можно встретить такой диалог: молодой патриот-неоязычник, совсем в духе нацистского профессора Гауэра, призывавшего возвратиться к «истинному германству» от иудейской религии, заявляет: «Православие – это ответвление иудаизма. С помощью Православия Россию завоевали евреи… А раз так, не надо ли менять эту чужую веру на нашу историческую?» Ему «грамотно и подробно», по-отечески терпеливо и назидательно отвечает священник и богослов: «Нет ничего более полярного, нежели православие и иудаизм. Первое олицетворяет дух, второе – материализм». Далее следуют – цитата из евангелия от Матфея (27:25) и стандартные нападки на «иудео-большевиков».

Вот она, высшая премудрость теологии! Ее основы заложил еще в XI веке преподобный Феодосий Киево-Печерский, убеждавший братию жить мирно как с друзьями, так и с врагами своими, но только не с «врагами Божьими», к коим отнесены им были «жиды, еретики, держащие кривую веру…» И некоторые православные богословы неукоснительно следовали этому «завету», не задумываясь над тем, что В-вышний, «по определению», не нуждается ни в теодицее, ни в защите от «врагов». В преддверии падения самодержавия многие иерархи РПЦ рьяно поддерживали государственный антисемитизм правительства, провозглашая, что для спасения России и церкви следует объявить «жидовство» изуверской религией и изгнать из страны всех евреев. Вспомнил ли кто-нибудь из них потом, когда пришла «свобода без креста», Владимира Соловьева, предостерегавшего от разжигания племенной и религиозной вражды, которая «в корне развращает общество и может привести к нравственному одичанию…»?

Американский психоаналитик Эрик Эриксон определил русскую историю как отсроченное становление восточного протестантизма. Такой добродушный прогноз врачу простителен. Но кроме материалистического «понимания» истории – этой «наиболее разработанной и опасной формы историцизма» (Карл Поппер), – какие еще есть у нас аргументы в пользу того, что снисходительное Провидение рано или поздно выводит на столбовую дорогу цивилизации всех блудных сыновей? И как случилось, что «святая Русь» – оплот истинной веры, – успешно преодолев «страшную ересь» и прочие соблазны чужеродного происхождения, семьдесят лет жила «не во имя православия, а под знаменем постхристианской ереси европейского происхождения» (так А. Тойнби именовал коммунизм)? Причин тому, на наш взгляд, две: общего – культурного и частного – политического порядка.

Западной Европе потребовались многие века для того, чтобы общество сумело привыкнуть к таким «простым» вещам, как уважение к закону, толерантность, понимание многозначности людской правды (Россия счастливо избежала и этого долгого и тернистого пути)… Думается, это следствие того, что изначально само христианство не впитало из своего источника соответствующих качеств, имманентных иудаизму. Видимо, здесь и проявился компилятивный характер новой религии: христианство приняло ТАНАХ «за основу», однако ему понадобилось почти две тысячи лет собственной истории, пока оно само начало кое-что «понимать». Разумеется, если бы это произошло сразу, еврейский проповедник Йешу не стал бы для значительной части человечества Христом.

От новгородских еретиков – к князю Андрею Курбскому, затем – к раскольникам, потом – к Радищеву, декабристам, Чаадаеву и др. – вьется веревочка диссидентства на Руси. Со времени полной победы Москвы над Новгородом сторонники автократии могли искренне или с изрядной долей лукавства считать и преподносить себя обществу монопольными и ревностными блюстителями государственных интересов России. Последователи же подрубленной под корень новгородско-русской политической традиции, время от времени подававшие свой голос, неизменно получали ярлык врагов – государя, отечества, православия и, конечно, – народа. А между тем у значительной части этого же народа диссиденты вызывали не только естественное человеческое сочувствие, но и святую веру в их мессианские потенции: уж эти-то точно знают, что надо сделать, чтобы люди, наконец, зажили счастливо!

Расправляясь с диссидентами, выдавливая их за рубеж и загоняя в подполье, отправляя в ссылку и на каторгу, власть таким образом сама способствовала их сакрализации, обожествлению (Иисус ведь тоже страдал…), романтизировала инакомыслие и тем самым мешала формированию в стране вполне земной (без нимба и тернового венца), а потому цивилизованной (без бомбы и револьвера) оппозиции.