Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Кирилл Ковальджи

Моя мозаика

Читал книгу Ваксберга о Горьком. Жуткая получается картина деградации «Буревестника». Много правды, но одно упущено: Горький себя сумел убедить, что служит новому, светлому и великому делу. Будущему мира. А что Сталин и другие страшны, это так же не меняет дела, как развратные Папы не отменили христианства…

Дочитываю том Сарнова «Феномен Солженицына». Тоже много правды. Хотя порою допускает натяжки. Например, Солженицын присутствует на встрече писателей с Хрущевым и рассказывает об этом в «Бодался теленок с дубом…»: Это «была из самых позорных страниц всего хрущевкого правления… была атмосфера яростного лая и разгрома всего, что хоть чуть-чуть отдавало свободой».

Сарнов «разоблачительно» комментирует: «А вот как об этом хрущевском бесновании… он говорил помощнику Хрущева по культуре Лебедеву в том их телефонном разговоре:

«Я глубоко взволнован речью Никиты Сергеевича Хрущева и приношу ему глубокую благодарность за исключительно доброе отношение к нам, писателям, и ко мне лично…»

Да говорил ли? Разве не ясно, что эти казенные слова сочинены самим Лебедевым, опытным аппаратчиком, который в справке на имя Хрущева старается оправдать свою позицию?

Несколькими страницами раньше Сарнов так его характеризует: «Владимир Семенович Лебедев был помощником Н.С. Хрущева по культуре и в значительной степени именно ему принадлежит ключевая роль в прохождении в печать солженицынского «Ивана Денисовича».

Очередная натяжка Сарнова. Он причисляет Солженицына к… соцреалистам. Доказывает это, комментируя его придирки к рассказу Чехова «Архиерей» – дескать, то-то упустил, а надо было так-то. Дескать, Исаич знает, как надо. Учит чуть ли не как Фадеев. Но тогда и Гоголь, и Лев Толстой – соцреалисты. Они тоже учили, требовали!

А в целом книга Бенедикта Сарнова – серьезный, тяжелый, во многом убедительный труд. Жаль, что такие тени у такой исключительной личности как Солженицын. Чем ярче – тем черней тени? Очень русская одержимость – как у Гоголя, Толстого… И все равно, как ни крути, Солженицын – потрясающая личность.

…Странно. Прочитал, что Солженицын восхищался «Подвигом» Набокова. Взял книгу, попробовал читать – не идет… В чем дел? Отличное, но утомительное нагромождение деталей, немилосердно тормозящее сюжет. Легче смотреть кино, где все детали схватываются сразу, а картина движется… То ли мой возраст виноват, то ли жизнь стала другой: избыточная художественность мне мешает, даже раздражает…

***

В интернете про дачи Сталина… Вспомнил, что после падения Чаушеску я в Ботошанах как-то ночевал в его особняке, то есть обители, специально созданной на тот случай, если он вдруг приедет в город. Такие обители были в каждом областном (а может не только областном) центре. У нас тоже были в каждом городе или райцентре гостиницы для партноменклатуры. Меня как консультанта СП из Москвы тоже несколько раз распределяли в такой особняк в Кишиневе.

***

Перечитал Ходасевича о Брюсове и Сологубе. То ли не заметил раньше, то ли забыл, но теперь удивился, что Брюсов был антисемитом, терпеть не мог демократию и т.п. Хотя… тут что-то не так: творчество свидетельствует о другом. Никаких следов ретроградства. Брюсов был открыт всем передовым веяниям (как он их понимал). Видно, Ходасевич недолюбливал Валерия Яковлевича. Он же пустил по миру сплетню про Есенина, будто тот всерьез предлагал некоей поэтессе посмотреть, как расстреливают… А к Сологубу почему-то относится снисходительно, прощая ему нарциссизм и безудержную гладкопись.

Читаю Михаила Анищенко. Спору нет, талантлив. Но трагический пессимизм, легко обеспечивающий становление впечатляющих стихотворений, мешает полюбить их. Отголоски Рубцова и Кузнецова, однообразие формы (сплошь кирпичики четверостиший).

***

Евтушенко в «Кольце А» пишет: «Маяковский, может, и не застрелился бы, если бы узнал, что после вечера в Политехническом в его огромные следы на свежевыпавшем снегу бережно ступал молодой Ярослав Смеляков, а где-то в Омске жил обожавший его Леонид Мартынов. И тогда ушло бы вгонявшее Маяковского в депрессию ощущение поэтического сиротства, а там подоспели бы и Борис Корнилов с «Моей Африкой», где был маяковский романтический интернационализм, и Павел Васильев… Из такой талантливой компании, может, и не захотелось бы Владим Владимычу удаляться, «в звезды врезываясь».

Спору нет, красиво написано, художественно, но… удивительно прекраснодушно и наивно. Дело не в отсутствии «талантливой компании», а в неумолимой жестокости времени – в наступающих тридцатых годах Маяковскому уже не было места, как вскоре не оказалось у Бориса Корнилова и Павла Васильева. Отсидел немало и Ярослав Смеляков, ему повезло больше – он не только выжил, но и получил Госпремию СССР (не будучи поэтом первого ряда – таковыми были Мандельштам, Пастернак, Заболоцкий). Леонид Мартынов – замечательный поэт. Жаль, не выдержал испытание славой, поздним признанием…

***

Не замечают, что Сталин был консерватором до мелочей: кроме погон, министерств и пр. ввел раздельное обучение в школах, запретил танго и фокстрот…

***

Огромная передача по НТВ о Ванге. Пена, пена, пена, и ничего конкретного наперед. Ни одной серьезной проверки. Например, дескать, она (за 10 лет!) предсказала, что Курск утонет. Оказалось, что утонул «Курск». Здорово? Но кто тогда и где зафиксировал предсказание? Или это все – задним числом? И почему предсказания и исцеления избирательны? Гибнут десятки самолетов и судов. Ванга молчала? Пропадают без вести тысячи людей. Экстрасенсы занимаются исключительно единицами. И т.д. Готов допустить существование информационного поля, но предсказание будущих случайностей невозможно!

***

Сергей Островой отличался счастливостью. Он всегда был упоен собой и самодостаточен. Писал недурно, жил долго, но ощутимого следа в русской поэзии не оставил. Помню, в Малеевке захожу с опозданием в кинозал, все места заняты, а где-то в кресле у прохода сидит Островой, рядом свободное место. Я – туда. Он не пустил: «занято»! Так я и простоял весь сеанс у стены, поглядывая на место рядом с Островым – оно так и пустовало до конца…

Возмущенный, я не удержался и спросил потом поэта, почему он меня не пустил: – Простите, я не могу ни с кем сидеть рядом. Я всегда покупаю два билета, прошу, чтоб один был у прохода…

Там же. Играли в бильярд Павел Боцу и Гриша Поженян. Я смотрел. В дверях появлялся Островой – ждал своей очереди. Боцу промахнулся, сказал огорченно «кикс». – Какой кикс? – притворно возмутился Поженян, – у нас говорят: «фукс» (это была настоящая фамилия Острового). Бедный Боцу поверил и когда настал его черед играть с Островым и он опять промахнулся, то выругался: – Тьфу, опять фукс!

Островой аж подскочил. Поженян вовремя смылся…

***

Хорошо сказано: стиль – это человек. Высокопарный дутый стиль легко оборачивается пародией, как в случае с дифирамбом Проханова о Куняеве (к 80-летию последнего):

«Поэт Станислав Куняев всю жизнь сражался с той могучей и страшной силой, которая напала на Россию в начале века и стремилась превратить ее в красную Иудею… Когда в девяносто первом красная Иудея восстала во всей своей страшной разрушительной силе и опрокинула государство, он сражался среди обломков империи, бился за каждую улицу, каждый дом, не уступая врагу этих драгоценных развалин».

Станислав Косиор

***

Вдова, кажется, Косиора рассказывала: на банкете в Кремле все по очереди, произнося тост за товарища Сталина, подходили к нему чокаться. Таков был ритуал. Вот и Косиор отправился с бокалом в Сталину, жена видела, как они обнялись, но когда Косиор пошел обратно, на нем лица не было. Посидели молча, потом он сказал – «Пойдем…», и они ушли из зала. «Знаешь, – сказал он по дороге, – мы выпили с ним по глотку, я к нему дружески прижался, а он… он зашептал мне в ухо: «Предашь – уничтожу!»

Вспомнил я этот эпизод как символический – он отражает парадоксальность сталинского периода. Сколько радости, веры, надежд! «Моя страна – подросток» по словам Маяковского. И сколько страха, ужаса! Объятье со Смертью…

***

Федоровцев как-то рассказывал: его дядю арестовали, при обыске нашли листок с колонками цифр. При допросах он ничего не мог объяснить, сам не помнил и не понимал, что это такое. Дали ему срок. Шпионский шифр! И только в лагере вдруг его осенило: это были номера облигаций госзайма! Когда-то он их на всякий случай записал отдельно… Помогло ли это запоздалое объяснение или нет – Бог есть…

***

Валерия Новодворская пишет: Бунин «не стесняется в оценках, а возразить ему нечего, когда он пинает наших священных коров. По поводу блоковских «Двенадцати»… энергически заявляет: «Ну кто же не знает, что Блок глуп».

Ой ли? Пусть Бунин умнее, зато Блок как поэт куда выше! Его талант сильней ума. У прекрасного писателя Бунина есть и прекрасные стихи, но характер у него не «безумный». Кстати, был ли Маяковский умным? Умных всегда немало, а Маяковский уникален. Дело не в известной пушкинской улыбке («поэзия, прости Господи, должна быть глуповата»), а в откровениях, доступных только поэтическому дару. Вдохновению. «Поэт – птица вещая» – добавит потом сама Новодворская, говоря об Ахматовой…

***

Маяковский воевал с романсами. А вот народное эхо – в пятидесятых годах в пригородной электричке подвыпивший попрошайка пел – на «слова» его предсмертного письма:

Катаев мне о Маяковском: «У него были синие зубы, вставные. Женщины его боялись. Лиля говорила, что не любит с ним заниматься «этим». Видел, как он в магазине для понта перекладывал пистолет из кармана в карман – как бы случайно, в поисках бумажника».