Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Ицхак Коган в Севен Севенти в Раменском

Ицхак Коган

«Ничего не бойся»

Я уже рассказывал о своем учителе реб Авроме Аба Эздрине, шамесе в синагоге, который близко знал нашу семью и очень уважал ее. Он всегда предупреждал меня, что можно делать, что нельзя. Но все равно я делал больше, чем он советовал. Трапезы в синагоге были запрещены. Но третья субботняя трапеза обязательно должна проходить в синагоге — таков обычай — между молитвами «минха» и «маарив». За это время просто невозможно успеть сходить домой, поесть и вернуться обратно. И поэтому обязательно нужно что-то съесть в синагоге. Реб Авром Аба на сковородке пек печенье «лекех» — это было что-то! Разрешали разлить только одного «малыша» — «четвертинку», а на закуску — селедку и черный хлеб. Все! Это регламентировалось властями.

Потом дело дошло до того, что нас просто выгнали из маленькой синагоги во дворе — «хабадницы», как ее называли, — в которой мы обосновались, и фактически заставили молиться в Большой синагоге. Они знали, что все равно в Субботу мы там молиться не будем, потому что в зале установлены микрофоны. А в Субботу, по закону, молиться с микрофонами нельзя. Нас буквально вытесняли из общины. И, в конце концов, мы организовали синагогу у нас дома. Я просто не видел другого выхода.

Но чтобы дома открыть синагогу, нужен Свиток Торы. Сейчас с этим нет проблем: в любой момент можно привезти из Израиля. Состоятельные люди дают на это деньги. А тогда Свиток Торы — это нечто невообразимое: стоил он дорого, и достать его просто нереально! Можно попытаться добыть его в каком-то в подпольном миньяне, но и там Свиток обычно был только в одном экземпляре. К счастью, такой миньян мы обнаружили в доме у семьи Ромм, которая уезжала в Израиль. Они готовы были продать свой Свиток за три тысячи рублей. Когда им сказали, что он нужен для миньяна Изи Когана, — они были готовы уступить, но все равно меньше чем за две тысячи отдать не соглашались. Это были большие деньги. У меня двух тысяч не было, у меня было только пятьсот рублей, которые я мог бы на это потратить. Я отправился к маме и попросил ее одолжить мне полторы тысячи. Когда я объяснил ей, что мы хотим купить Свиток Торы и собрать миньян дома, она заплакала.

«Когда из дома уносят Свиток Торы, — сказала мама, — это ощущаешь так же, как если бы арестовали родного человека. Я видела это не раз. Власти приходят, забирают Свиток, закрывают миньян. Это так страшно… Человека уводят. Все плачут….»

Видя ее состояние, я решил посоветоваться с реб Рефоэлом. К этому времени он уже посмотрел Свиток, и реб Авром Медалье тоже посмотрел. Оба сказали, что Свиток хороший, — им можно пользоваться. Я рассказываю реб Рефоэлу Немотину про мамину реакцию, но он молчит. Я знаю, что раз он молчит, значит — не согласен. И понял, что надо Свиток брать. Я долго объяснял маме, что мы живем в другое время, что официально подали документы на выезд, что репрессии теперь не носят такого страшного характера, как это было прежде. Вроде убедил…

Мы взяли Свиток и стали молиться каждую Субботу. Шел 1979 год. К нам приходили двенадцать, пятнадцать, иногда двадцать человек. Все вроде бы шло хорошо. Но у меня было какое-то тяжелое предчувствие, и я решил Свиток проверить еще раз.

Перед праздником Рош а-Шана в Ленинград приехал квалифицированный специалист из Лейквудской иешивы в США реб Довид Кац и пришел к нам на субботнюю молитву. Я попросил его просмотреть Свиток. И он обнаружил ошибку в пятой книге Торы «Дварим», в главе «Шофтим». Там сказано: когда выйдешь на войну, ничего не бойся. Однако в одном из слов вместо буквы «алеф» написана буква «айн». Звучание одинаковое, но смысл совершенно другой, его можно передать так: в твои бедра ушло твое сердце. Иными словами — по-русски, — душа в пятки ушла. Свиток, в котором даже одна буква написано неправильно, использовать нельзя, его надо исправлять. А тем более это недопустимо, если ошибка радикально меняет смысл.

Реб Довид стал смотреть дальше, но никаких ошибок больше не нашел. А закон такой: если в Свитке трех ошибок не найдено, значит, можно его исправить, но если найдено больше трех ошибок, его надо полностью проверить. Но исправить собственноручно он не мог — для этого нужен специалист. Ни в Москве, ни в Ленинграде такого специалиста не было. Реб Довид Кац пообещал прислать своего товарища, сойфера, обладающего не только необходимыми навыками и полномочиями, но и специальными чернилами, птичьим пером и другими важными атрибутами работы со свитками.

Через две-три недели поздно вечером кто-то постучался к нам в квартиру. Я открыл дверь. Передо мной стоял невысокого роста худенький человек в сопровождении женщины. Говорит, что от Довида Каца — приехал исправить Тору. Он хочет оставить жену и вещи в моей квартире и вместе со мной как можно скорее ехать в микву. Завтра утром он должен улетать. Но миква работает только до девяти часов вечера, а потом спускают собак и никого не пускают. Сойфер категорически отказался притрагиваться к Торе, не окунувшись в микву. Мы принялись его уговаривать, его жена нас поддержала. Мол, евреи опять останутся без Свитка Торы — для чего же тогда приезжали в Ленинград! Уговорили с огромным трудом! И он сел за стол и принялся вычищать эту букву «айн». Но она стоит намертво — не поддается. Я ничего понять не могу, хоть и сделал за свою жизнь множество чертежей! Сойферу никак не удается с ней совладать. Тогда я спрашиваю: можно попробовать мне? У основания буквы «айн» есть утолщение. Я беру ножичек, подцепляю его, и буква сразу вся отлетает. Я стал писать на бумажке букву «алеф» таким же шрифтом и такого же размера, как в Свитке. Что меня подвигло взять листок бумаги и написать букву, также, как это делал он, — не знаю. Он заглядывает в мой листок и спрашивает, был ли я сегодня в микве. «Был», — отвечаю. «Вот ты и будешь писать, а я посмотрю». Под наблюдением сойфера может писать любой соблюдающий закон еврей.

Ну, я, конечно, исписал целый лист буквами «алеф». У меня получалось вполне нормально. Прежде чем начать писать в Свитке, я помыл руки, надел капот, подпоясался гартлом. У меня все тряслось внутри, но рука были твердой. И я написал букву «алеф». Позвали женщин посмотреть, не заметно ли исправление. Все было нормально. Поздно ночью, пока сохли чернила, мы в тишине танцевали вокруг Торы — двое мужчин, за которыми наблюдали две женщины. Свиток ожил. Ему было около ста лет…

Его долгие годы читали евреи. И я подумал, что, может, страх, который они испытывали, был как-то связан с этой буквой «айн» в недельной главе «Шофтим» книги «Дварим». Поэтому они так боялись советской власти, арестов, погромов, вообще всего, что сопровождало их жизнь. А нам предстоит перестать бояться. «Ничего не бойся, когда выйдешь на войну». Для меня эти слова стали опорой, которая помогла мне никогда ничего не бояться. Особое ощущение, когда тебе сказали Сверху «ничего не бойся», — это придает силы. Для нас это стало по-настоящему волнующим, воодушевляющим событием.

Когда пришло время уезжать из Советского Союза, я спросил у своего учителя реб Рефоэла: могу ли я забрать этот Свиток в Израиль или надо его оставить здесь? «Если бы вы спросили меня десять лет назад, — ответил он, — я бы сказал: забирайте и уезжайте. Но сейчас, когда столько людей, связанных с этим Свитком, годами приближались с его помощью к В-вышнему, его надо оставить здесь». И Свиток остался в России, в родительском доме, и там продолжал собираться миньян — мой брат Давид принял эстафету. Когда я позвонил из Израиля в Москву нашим ребятам и спросил, как идут дела, они мне ответили, что все в порядке, поскольку с ними Свиток Торы, который велит им ничего не бояться.

Для меня этот Свиток имеет особую важность.

С ним мы освобождали синагогу на Большой Бронной в 1991 году. А не так давно мы внесли его в синагогу Севен Севенти в Раменском, я его подарил синагоге в память о своем отце. Слава Б-гу, память о нем жива — только что сделали обрезание моему внуку, который носит его имя, — Авраам. Он тоже коэн. Папа гордился своим достоинством коэна, и мама гордилась тем, что она жена коэна, и дети ее — коаним.