Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Николай Пропирный

Бабушка и внук в исторические времена

– Решительно не понимаю, как это вы выносите Жорку, – качнула головой княгиня, наливая мне кофе.

– Полноте, Зинаида Пална, что ж вы так сурово… Жора – чудный, я люблю его.

– Да мы все его любим, конечно. Но вот этот его тон… – встав посреди кухни, она надула щеки, высоко подняла брови и рубанула воздух прямой рукой, – «Бабушка, вы не понимаете!..» Встанет вот тут и начинает вещать… И я уже не знаю, прав он, на самом деле, или не прав, согласна я с ним по существу или не согласна. Настолько тон безобразный… И я ему просто говорю: «Пошел вон из моей квартиры!!!»

Строго говоря, Зинаида Павловна не княгиня, даже и не княжна. Хотя папа ее был самым настоящим князем и состоял в родстве с большинством аристократических семей Российской империи. Но к моменту ее рождения новоявленная советская власть отменила дворянские титулы и само дворянство, как класс. Ну и потом, выходя замуж за жоркиного деда-еврея, она все равно титул теряла… Но, с титулом или без, эта невысокая круглая старушка, стриженная под каре, неизменно в многочисленных с чрезвычайным вкусом подобранных украшениях и чаще всего с сигаретой в руке, очевидно, сохраняла внутри наследие предков. Острый ум и не менее острый язык, твердость взглядов и ясность суждений, даже проскальзывавшее в ее речи непечатное словцо подчеркивали врожденный аристократизм Зинаиды Павловны. И все более или менее близкие знакомые звали ее «княгиней», а самые близкие – «княгинюшкой».

Как-то я был свидетелем примечательного диалога. На вечере в честь сколько-то-там-летия «ЕЖа» к Зинаиде Павловне подошел драматург Григорий Горин:

– Княгинюшка, вы видели уже последний шедевр «Сибирский цирюльник»?

И княгиня, грустно глянув снизу вверх на Горина, ответила с труднопередаваемой на письме интонацией:

– Гришенька, если ЭТО Россия, которую МЫ потеряли, то Бог с ней, с этой Россией!

Ее муж был известным советским писателем, она тоже – хотя чуть менее известным, но зато и менее советским. Помимо литературного дара Зинаида Павловна обладала удивительным талантом дружить. Она скопила вокруг себя огромное количество интереснейших людей – литераторов, художников, актеров, журналистов, дипломатов, диссидентов и деятелей еврейского подполья. Если человек вызывал у нее симпатию, она уже не выпускала его из мягкой паутины своего обаяния. Княгиня с удовольствием собирала своих многочисленных друзей дома, на даче, на культурных мероприятиях, знакомила и передруживала их между собой.

Так получилось, что из четырех ее дочерей три пошли по материнскому пути и вышли замуж за евреев. Две из них уехали с мужьями – популярным в народе писателем и не менее популярным, правда, в своих кругах, раввином – и детьми в Израиль. И после падения (или подъема?) железного занавеса внуколюбивая бабушка-княгиня проводила полгода с апреля по сентябрь с российской родней, а вторую, снежную в России, половину – с израильской. И в еврейском государстве она посильно продолжала пополнять свою коллекцию друзей. В итоге, когда в Москве сложилась некая еврейская культурная тусовка, эта русская аристократка стала одним из ярких ее персонажей. И когда учредитель нашей газеты решил сформировать Редакционный совет, он, естественно, не смог обойтись без Зинаиды Павловны.

А когда нам потребовался новый главный редактор, и кто-то назвал шефу Жорку, сотрудничавшего тогда на радио и телевидении, имя его бабушки стало лучшей рекомендацией.

* * *

Княгиня, очевидно, была вне себя.

– Нет, ну в кого ж он такой идиот?! – яростно шипела она, наливая мне кофе.

– Кто провинился-то, Зинаида Пална?

Выяснилось, что княгиня имела в этот день интересный разговор с крупным отечественным деятелем культуры, возглавляющим по совместительству один Фонд. Зинаида Павловна, много лет занимавшаяся литературным наследием декабристов, решила попросить содействия в организации нескольких культурных мероприятий в связи со 175-летием восстания на Сенатской.

С печалью глядя на недогадливую наследницу декабристов и растягивая чуть в нос слова, светило говорило: «Княгиня, вы должны понимать, что об участии нашего фонда в прославлении декабрьского бунта и речи идти не может. Наш фонд, Зинаида Пална, придерживается сугубо патриотической направленности. Поддерживать все, что служит благу и славе державы российской! Так сказать, служить и защищать! Эти же господа покусились на самое основу русского уклада! На монархию, княгиня! Мало того, пытались соблазнить на то же народ, малых сих…» И в его глазу блеснула слеза.

– Так вот я и задаю себе вопрос: в кого он такой идиот? – закончила рассказ Зинаида Павловна и отхлебнула кофе. Поделившись историей, она, похоже, выпустила пар, и дальше говорила спокойно и раздумчиво:

– Папаша его, конечно, тот еще тип… Но ведь очень же умный человек! Изощренно, по-своему, но умный… Иначе бы не выжил. Матушку его, покойницу, я тоже неплохо знала. Мастер слова она, прямо скажем, была аховый, царство ей небесное… но в житейском, практическом плане – на редкость умная женщина… Дедушки с обеих сторон – приличные люди, классики… Так вот я и спрашиваю: ну в кого? В кого он такой идиот?!

* * *

Мы с Жоркой быстро и крепко подружились. Он мало что понимал в газетном деле, но прекрасно это понимал. Поэтому всю «архитектурную» часть наш главред оставил мне. Зато, пользуясь своими связями и знакомствами в «большой» журналистике, добывал замечательно интересные статьи, заметки и обзоры. И сам писал блестяще. Таким образом, Жора обеспечивал газету материалами, я их редактировал, компоновал и отправлял в номер. Вместе мы придумывали всякие «мулечки» и «пипули», долженствующие вызывать сугубый интерес читателя. И работалось нам в этом тандеме вполне комфортно.

Во время одной из наших вечерних посиделок кто-то из редакционных дам пожаловался на недостаток закуски. Галантный Жора подскочил и заявил, что немедленно отправится в расположенный поблизости ларек за гамбургерами. Попытки отговорить его – от безусловного «И так неплохо, чего бегать» до спорного «Поздно уже, у них может и не быть гамбургеров» – успехом не увенчались. С грозным рыком «Пусть только попробуют не дать нам гамбургеров!» – рыцарственный главный редактор скатился по лестнице на первый этаж. И исчез. Надолго. Через некоторое время, опасаясь, что он мог задремать в клозете, я отправился на поиски.

Внизу занимался декоративным ремонтом рабочий-белорус. Я спросил, не видал ли он нашего коллегу. «Разбойники у тебя работают…» – еле слышно отозвался трудящийся, не оборачиваясь и продолжая ковырять стену. В ответ на требование уточнить он с дрожью в голосе рассказал, что некто невысокий в фиолетовом костюме сорвался с лестницы, бросился на входную дверь, схватился за ручку и начал отчаянно дергать и тянуть открывающуюся наружу массу дуба и стекла на себя. Особенно сильным рывком он оторвал ручку, грохнулся на спину, несколько секунд пролежал с закрытыми глазами, сжимая ненужную теперь железку, потом вскочил, с матерным воплем кинулся к двери, ударился в нее всем телом и вылетел в темноту. «Вот я и говорю, начальник, разбойники у тебя работают, – мрачно повторил белорус, похоже, вновь внутренне переживая виденный кошмар. – А ручку я все-таки на место приделал…»

В это время сверху спустился Доктор – наш бессменный дизайнер, обеспокоенный исчезновением уже двух сотоварищей. Выслушав мой краткий пересказ белорусской истории, он выглянул за дверь и позвал Жору. Из уличного мрака раздался дрожащий голос:

– Я здесь… Только я в лужу упал… Костюм весь в грязи… Не могу же я в таком виде вернуться… Там ведь дамы…

– Какие к черту дамы! – рассвирепел Доктор и, вытянув руку наружу, выдернул из темноты главного редактора.

Вид у того был действительно непрезентабельный. Пока мы отчищали Жорку в туалете, в голове главного редактора созрел блестящий план, как избежать унижения и оправдать непринесение гамбургеров. Повеселевшим голосом он предложил: «А давайте мы скажем, что на меня напали антисемиты, я долго сопротивлялся, но они все же отбили у меня гамбургеры и бросили меня в лужу…» В общем, трудящийся был прав. Разбойники у меня работали…

* * *

Ближневосточную нишу в «ЕЖе» плотно занял Паша Поликарпов. В советское время он был корреспондентом сразу нескольких центральных изданий на Ближнем Востоке, понятно, на арабской стороне. При этом у него скопился довольно богатый материал и о противоположной стороне, до установления дипотношений между Россией и Израилем лежавший мертвым грузом. Теперь Паша жаждал поделиться накопленным.

Несколькими годами позже Поликарпов вновь оказался на Ближнем Востоке, на этот раз в Израиле, в качестве главы корпункта одной из популярных газет. Продержался он там около года, после чего был выслан по обвинению в шпионаже.

Паша, выпивоха, анекдотист и дамский угодник, с удовольствием участвовал в наших редакционных посиделках и вписывался в них вполне гармонично. Выпив, он начинал щурить черный разбойничий глаз, подкручивать черные же разбойничьи усы и обращаться ко всем без различия пола и возраста – «Стари-ик!» Но как-то раз Паша изменил привычному обращению, и в результате у него вышел прелестный застольный диалог с Жоркой.

Несколько перебрав, Паша ненадолго задремал прямо за столом. Проснулся он в момент, когда Жора, тоже изрядно подвыпивший, произносил витиеватый тост за присутствующих дам. Дослушав, Паша проникновенно протянул:

– Прекра-асно сказано, малы-ыш!

– Спасибо, Карлсон, – немедленно реагировал великолепный Жора.

Он вообще бывал блестяще остроумен. Выслушав на одной из пьянственных посиделок историю о человеке, носившем фамилию Лесюк, а литературные свои опусы подписывавшем «Покровер-Блаженный», Жорка поинтересовался природой необычного псевдонима. Узнав, что прозвище было взято в честь любимого храма гражданина Лесюка, наш главред задумчиво произнес: «Хорошо еще, что ему нравится именно этот культовый объект. А-то был бы какой-нибудь Всехскорбящер-Радостный…»

* * *

Жора был невысок, полноват и вообще как-то нескладен. Но венчала его покатые плечи великолепная породистая голова с тонкими чертами лица и горящими темными глазами. Под такой головой должно было бы быть никак не меньше метра восьмидесяти пяти росту. Впрочем, Жорке хватало…

…Мы с Зинаидой Павловной сидим в ее уютной кухонке, в «писательском» доме сталинской постройки.

– Вы видели уже новую жоркину пассию? – интересуется княгиня, помешивая ложечкой кофе.

– Нет, не довелось пока.

– У-у! Голова вон у той притолоки, – Зинаида Павловна машет ложечкой в сторону высоченной кухонной двери и задумчиво продолжает, – А что у нее в этой голове, если она живет с Жоркой?..

Как бы то ни было, через некоторое время, когда Жора уже ушел из «ЕЖа», поругавшись с нашим учредителем по поводу нерегулярных выплат гонораров авторам, они с его «новой пассией» поженились. Потом уехали работать и жить в Париж. А спустя еще некоторое время, княгиня в очередной раз стала прабабушкой.