Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

Жордж Лоингер

Александр Ступников

«Еврейская армия» Франции

Бойцы «Еврейской армии» в освобожденном Париже

«Еврейская армия» Франции – явление малоизвестное и замалчиваемое. Из этой «армии», носившей в Сопротивлении официальное название «Организация еврейских бойцов», остались буквально единицы. Когда я достал парижский телефон их руководителя, то выяснилось, что ему... 101 год. Дедушка, как оказалось, в здравом уме и твердой памяти.

Я не стал тянуть: сел на машину и рванул из Минска в Париж. Благо, дорога накатанная. Надо сразу сказать, что деятельность «Еврейской армии», как они себя называли и называют, состояла из двух направлений – группы спасения и боевых отрядов. В них входили более двух с половиной тысяч активных бойцов. Жордж Лоингер, кавалер Ордена Почетного легиона, был одним из руководителей сети спасения людей и, прежде всего, детей. Морис Вайнер являлся санитаром и врачом в боевых отрядах «Еврейской армии» Франции. Сейчас ему за 90 лет.

Жордж Лоингер. В 1940 году во Франции было 320 тысяч евреев. Половина успела убежать. 116 тысяч депортировали в нацистские лагеря уничтожения. Война разделила французов на тех, кто поддерживал генерала де Голля и движение Сопротивления, и на тех, кто поддерживал коллаборантов, друживших с оккупантами. Когда началась война, французы не ожидали поражения и быстро сдались. Почему? Не хотели воевать.

В 1939 году, после нападения Гитлера на Польшу и объявления войны, меня мобилизовали в армию. Мы стояли в Эльзасе, прямо на границе, у реки Рейн. Наши пушки были нацелены на Германию. А с другой стороны немецкие пушки. Но никто не воевал. Смотрели друг на друга, но не стреляли. Когда немцы напали, то наши войска сдались без сопротивления.

Я сам из этих приграничных мест, из Страсбурга. Это был полунемецкий город, где евреи хорошо знали и немецкие антисемитские газеты, и то, что нацисты их мягко говоря, не любят. Через нас бежали во Францию немецкие евреи, которым разрешали уехать в основном без имущества, налегке. Приказ убивать евреев пришел весной 1942 года. Но до этого времени евреи вполне могли уехать из Франции. Но не уехали, а потом было поздно.

Даже, когда началось уничтожение, простые люди об этом не знали. Переселяют в Польшу, не более. Но власть-то была информирована. Немецкие промышленники и инженеры строили фабрики уничтожения – и не знали? Просто выполняли работы, строили, не вникая? Весь мир врет. Они все знали, когда увидели, как убивают. Но испугались этого. Испугались, что стали соучастниками. А потом и откровенно появилось указание Гитлера о том, что миллионы евреев должны быть уничтожены в Европе, чтобы осуществить окончательное решение вопроса.

После поражения Франции французы сначала испугались и поддержали пронацистское правительство Петена. Когда пришел приказ об арестах и депортации евреев, французская полиция активно работала наравне с гестапо. Они врывались в дома даже тех, кто имел вроде бы официальную защиту.

В начале войны я как лейтенант попал в офицерский лагерь военнопленных. Но не надолго. Нас просто отпустили по домам. Поэтому во Франции и потом никто не восставал и не сопротивлялся. К тому же, когда 18 июня по радио из Лондона выступил генерал де Голль и призвал к сопротивлению, те, кто высказывался в его поддержку, арестовывались. Люди притихли.

Французские евреи сопротивляться не могли. Им, как это было в России или Польше, не с кем было координироваться. Ни партизан, ни организованного подполья в начале войны не было. Они просто жили под оккупацией. Нацисты ввели ограничения, но жить было можно. Францию разделили на оккупационную зону, где правили немцы и большую территорию, где властвовали французские коллаборанты. Их власть, то же правительство Петена, не знало, что делать с евреями.

Надо сказать, что еврейская община страны была раздроблена, но представляла собой уникальное явление. Значительная часть евреев состояла в различных организациях – политических, национальных, религиозных. Таких общин было много. Вы же знаете, что у верующих евреев для молитвы нужно 10 мужчин. А 10 мужчин – это уже группа. И другая. И двадцатая. Повсюду. Это была целая сеть.

Но реальное еврейское Сопротивление смогло организоваться прежде всего в горных районах, у границ с Испанией и Швейцарии. В таких группах были и пожилые, и молодежь. Одни занимались специально спасением людей – то есть выводили их из страны нелегально. Другие – боевые. Там собирали оружие и проводили операции против нацистов.

Евреи, хотя и оказались в изоляции от остального общества, не думали, что их будут просто убивать. Люди старались переждать тяжелые времена, надеясь, что такое положение вещей не может продолжаться очень долго. Для них стало неожиданностью, когда вдруг их начали забирать из домов и депортировать на поездах куда-то на Восток. Только тогда и возникли группы Сопротивления. Истребление началось с массовых арестов, которые проводила французская полиция по приказу немцев. Люди пытались спрятаться. Сами, через друзей и знакомых. Я и такие же, как я, тоже искали друг друга и объединялись, чтобы создать цепочки и возможности спасать других. Так началось спасение, кого можно было спасти.

Активные группы объединились в организацию ОЗЕ – организацию еврейских бойцов. Одной из таких групп командовал я. Хочу отметить, что это была сильная организация. Мы координировали свои действия с католиками, протестантами, атеистами. Со всеми французами, кто старался нам помогать спасти женщин и детей.

У нас было очень много работы – надо было создавать тайные склады, находить места для беженцев. Надо было искать французов, готовых под угрозой смерти, помогать нам. Мы выпускали листовки и делали фальшивые документы. Все это надо было организовывать, находить людей, явки, возможности. Мы должны были дать людям какой-то шанс выжить. В оккупированной Западной и Центральной Европе это удалось только во Франции. Даже в Бельгии такого не было. Только у нас находились неевреи, и относительно немало, которые помогали евреям.

С чего все началось у меня? С миллиардера Ротшильда. Я еще до войны знал Ротшильда, хотя и не занимался финансами. Его жена тогда обратилась ко мне помочь принять и разместить 25 детей немецких евреев. Тогда как раз было указание, еще до оккупации, что все евреи, приехавшие во Францию из Германии, должны быть депортированы обратно к нацистам. Многих и отправляли обратно. Мол нелегалы. Помню, я растерялся от такой просьбы – надо было срочно найти место, опекунов, учительниц для детей.

Ротшильд, однако, дал денег на это обустройство и уехал в США. А мы остались. Сначала детей отвезли в горные деревушки, в предгорьях Альп, потом сняли целый отель. Моя жена опекала всю группу и жила с ними. Когда началась война и фронт развалился, я, освободившись из плена, к ним присоединился. Вскоре связался с Организацией еврейских бойцов. Мы ее и создавали. Меня обязали распределять еврейских детей-беженцев, подыскивать им места для спасения. Мы стали делать это, пристраивая их во французские детские дома, в спортивные организации. Так было до весны 1942 года. А потом пришел приказ немцев о депортациях и уничтожении евреев.

Мы решили закрыть наш детский дом – отель и перепрятать детей. Гарель, руководитель Сопротивления, приказал мне уйти в подполье. Стало реально опасно заниматься спасением. Но мы создали 14 домов, где пристраивали детей, без родителей. Среди них были и из религиозных семей, которые отказывались там есть, поскольку еда была некошерной. Какой кошер в военное время и еще в условиях подполья?

«Мы живем в семьях гоим», – говорили такие дети. Есть не будем. Пусть нас арестовывают. Так что было трудно со всех сторон.

Потом руководство французского Сопротивления предложило мне организовать проходы через границу в Швейцарию, чтобы выводить детей. Швейцария была нейтральной, и все мечтали туда попасть. Французская и итальянская полиции работали с немцами. Семь департаментов французской полиции старались для Гитлера.

Мы провели тогда в Швейцарию через проволоку около трехсот детей. И такие проходы были созданы везде. Даже в Италию, но уже после падения режима Муссолини. От Сопротивления мне выделили Жака Дефо, который стал там специально заниматься вопросом спасения евреев.

Первый проход Жак организовал недалеко от пограничной ограды. Мы создали якобы спортивную школу и рядом, сверху, на возвышенности, устроили спортплощадку, где дети играли в мяч. А внизу ходил пограничный патруль французской полиции.

Как мы устраивали эти проходы? Ты же не придешь сам к полицейскому или таможеннику. И я предложил товарищам связаться с контрабандистами. Они-то все время таскали через свои проходы сигареты, шоколад, женские трусы и прочую полезную коммерцию. Что до войны, что в войну. Эти люди знают о границе все и, прежде всего, – время движения и смены патрулей. Я предложил это руководству ОЗЕ и получил добро. Мы заплатили, кому надо, и стали выводить детей и взрослых через проходы контрабандистов.

Но гестапо и полиция работали. Немцы вскоре узнали об этом. В швейцарской полиции тоже были сторонники и шпионы нацистов. Так мы стали терять и людей, и проходы. Нас предавали. Тогда мы решили, что я лично предстану, как представитель Международного красного креста, который выводит детей из Франции из человеческих побуждений. Выправили мне документы на имя Леон, предупредили детей, что после перехода границы мы – группа Красного креста, а не еврейские беженцы-дети. Это получилось несколько раз. Я выводил детей, а сам нелегально возвращался. И снова гестапо вышло на наш след. Были аресты и руководство приказало мне спасаться и переходить в Швейцарию самому.

Мы решили переходить вместе с женой и двумя нашими детьми. Это была незабываемая ситуация. Я взял все наши деньги – чтобы спастись, надо было везде платить. Но наши попросили меня сопроводить еще одну группу беженцев. Они пошли вместе с нами. В швейцарских горах у нас уже был приют, который я создал. Я решил переправить туда людей и вернуться вопреки приказу. Я не хотел оставаться в Швейцарии даже с родными. Надо было продолжать борьбу. Уже без семьи.

Наша та группа состояла из 25 человек. За всех контрабандисту-проводнику, новому для меня, хорошо заплатили. Тот, с кем мы обычно работали, попался при переходе и был убит. Но у нас, чтобы включить в ту группу моих жену и детей, денег было недостаточно. Проводник отказался брать мою семью без дополнительной оплаты, и тогда я сказал, что пойду с ними. Для гарантии. Но он уперся – деньги и все тут. Проводники сильно рисковали и поэтому брали большие деньги. С другой стороны, люди готовы были отдать все, чтобы спастись. И тогда я сказал, что сам из Сопротивления и проводнику лучше помолчать, пока он жив еще. А то... И тот уступил.

Так я пошел в группе, сопровождая жену и детей. На границе были решетки, встроенные в землю. Их, когда надо, поднимали и возникал проход. Если швейцарцы по договоренности видели, что такая решетка поднята с французской стороны, то они поднимали такую же решетку со своей. Короче, когда мы подошли к решетке, вдруг где-то залаяла собака, и очень быстро к нам пошел немецкий патруль. Причем, немецкая специальная полиция при границе. Их было четверо, с оружием. Я понял, что это конец, и успел сказать людям спрятаться в кустах. Было на наше счастье уже темно. А сам я уйти не успел. При этом в рюкзаке у меня был мой шестимесячный сын. Я приготовил пистолет, маузер, и решил, что буду стрелять в патруль, если ребенок себя выдаст. Офицер спросил меня, что я здесь делаю, и я понял, что сейчас или арестуют, или надо стрелять.

Но в это время снова залаяла охранная овчарка – на людей, которые ушли в кусты. Почуяла. Офицер отвернулся и приказал солдатам идти туда. Я воспользовался этим и рванул в темноту, в те же кусты, но рядом. Немцы в темноту не полезли. Посмотрели вокруг и пошли дальше. Вся группа разбежалась. Я нашел своих родных, и мы вернулись в близлежащий небольшой город. Грязные, усталые, измученные.

Попробовали стучаться к людям. Никто не открывал. Постучались с какой-то большой дом и, наконец, вышел хозин со свечкой в руках. Попросили приюта до утра. Но не пустил. Уходите, говорит, не пущу, нельзя. Но мои были очень усталые. И тогда я вытащил последнее, что было – несколько золотых монет, еще от родителей остались.

– У вас есть деньги? – спросил хозяин, увидев золото. Тогда, конечно – оставайтесь. До утра.

Мы отдохнули несколько часов, потом ушли из города и, по запасному варианту встретившись с остальными, в следующую ночь прошли в Швейцарию. Обратно я не вернулся. Командование сказало – нельзя. Будешь заниматься устройством беженцев в Швейцарии.

Так я был в «Еврейской армии Франции». В деле спасения. Это было моей обязанностью. В боевых операциях участвовали другие. Я же выводил людей и передавал их по цепочке дальше. В Женеве у нас было место для них. И не только там. Это была целая сеть спасения – благородное дело, которым я горжусь.

А теперь мне 101 год. Попробую дожить до 120-и…

Морис Вайнер. Я состоял в боевой ячейке «Еврейской армии» Франции. Еще до войны я входил в национальную молодежную организацию, и это помогло потом, когда пришли немцы… Было с кем общаться и объединяться.

Что такое военная организация? Это разведчики, связные и боевая часть. Связными были в основном девушки – они меньше бросаются в глаза и менее подозрительны, чем ребята. Там, где была прямая немецкая оккупация, на севере Франции, евреям бороться было почти невозможно. В зоне коллаборантов, а это центральная и южная Франция, нас было много, и мы держались вместе.

Из Швейцарии в организацию поступали деньги. Так что было легче, чем евреям в том же СССР или Польше. На юге Франции, где горная местность, была создана боевая сеть. Группы или партизанские отряды по 20-23 человека. Немцы первые годы чувствовали себя во Франции свободно, не боялись. Но когда появилось Сопротивление, стали осторожнее. В нашей боевой части «Еврейской армии» Франции состояло примерно 800 человек. Почему не больше? Потому что еврей уже в 1942 году не мог нигде появиться. Неожиданно пришли и похватали почти всех. А потом вылавливали.

Французы-патриоты опирались на Де Голля и Англию. Но коммунисты имели как бы свое Сопротивление. Параллельное. Главное было достать оружие. Коммунисты его не получали, и у нас даже были стычки с ними за груз с самолета. Это были две разные тактики Сопротивления. Наша установка, из Англии состояла в том, чтобы накапливать силы, вооружаться и ждать.

Значительная часть бойцов в Сопротивлении Франции были коммунисты. Я никогда не поддерживал их идеи. Но коммунисты – это были особые люди. В борьбе они вели себя, как японские камикадзе. Коммунисты хотели сражаться, а не ждать и воевали, как могли, действовали. Среди них многие погибали. Они не берегли ни себя, ни своих людей. Но это была конкретная и направленная борьба, и многие из еврейской молодежи шли к коммунистам.

Что касается французов, то в большинстве они в оккупации были пассивны, хотя были и те, кто ненавидел немцев. В целом слушались и подчинялись новым приказам. Очень маленькая их часть была готова к сопротивлению нацистам в первые годы оккупации. Я бы сказал – один из тысячи.

Только потом, когда немцы начали явно себя вести в стране, как хозяева, и забирать молодежь по своим нуждам, стали расти и протестные настроения.В 1944 году немцы проигрывали войну, а союзники высадились в Нормандии. Вот тогда противников нацистов стало много. Оказалось, что почти все ненавидят немцев. А до этого предавали евреев и подпольщиков. Французские наци и полиция стреляли в дверь, если им сразу не открывали. Вламывались: мы знаем, что вы кого-то прячете. Моя мать, кстати, когда начались облавы, так и не открыла им дверь.

Евреев вылавливали поголовно, и многие французы их выдавали полиции, чтобы показать свою благонадежность. Но, если треть их все-таки выжила, то, безусловно, благодаря тем французам, кто спасал. И таких было немало.

До войны мы жили в Париже. Отцу принадлежала небольшая трикотажная фабрика. Кроме меня, была еще сестра. Затем пришли немцы. Евреи и не думали, что будет что-то страшное. Не думали об ужасах, которые уже происходили с евреями в Польше. У нас были родственники там, и мы даже посылали им посылки, сочувствуя.

В конце 1941 года положение стало ухудшаться, и евреев начали вывозить. Наша семья срочно решила перебраться, бежать в неоккупированную зону Франции, где хозяйничали коллаборанты. Все-таки это не оккупация. Там пока евреев не высылали. Мы с сестрой поехали первыми, чтобы приготовить приезд родных. Я пошел в лицей в городе Ним, а сестра перебралась в Гренобль. Впоследствии она смогла спасти отца, найдя возможность спрятать его на ферме в горах, а мне сообщила, что там есть и партизаны. В сорок втором году, когда немцы приказали французам депортировать евреев и передать для отправки в лагеря, я перебрался в Гренобль. Там было тогда поспокойней.

Рядом с нами стоял протестантский храм, и я познакомился с пастором этого храма. Пастор сам предложил нам помощь, когда начались антиеврейские облавы. В частности, он предложил креститься. Почему-то думал, что это спасает. Многие так думали. Но нацисты смотрели на кровь, а не на веру. Ничего не спасало.

Однако этот же пастор прятал у себя евреев. С его помощью мы достали фальшивые документы на другие имена, христианские, и я под чужим именем продолжил учиться уже в медицинском институте. Протестантский пастор свел меня с Сопротивлением. Он все уговаривал – не надо прятаться, возьмите свои подлинные имена и живите с ними, приняв христианство. Никто не тронет. Это было наивно. Но его группа, христиане, помогала евреям и прятала детей. Мы же отвозили их на крестьянские фермы.

В конце 1943 года моя сестра связалась с Еврейской боевой организацией (ОЗИ). Так, через сестру, я стал боевым партизаном и ушел в горы, в районе Тулузы.

Принимал участие и в большинстве боев с немцами и полицией, но главным образом лечил товарищей. Я как санитар и еще опытный врач были единственными на весь партизанский район. Моя дорога в партизаны не была прямой. Сначала у меня возникла возможность перебраться в Испанию и оттуда попасть в антифашистскую армию генерала де Голля. В Тулузе мне сообщили, что на неделе будут направлять в Испанию через горы группу молодых евреев – в армию союзников. В том числе и меня. Но когда группа собралась, оказалось, что мне там не было места. Не включили или включили кого-то другого. Я остался ждать своей очереди. А ту всю группу немцы и полиция перехватили на границе и уничтожили. И проводника тоже. Нацисты стали искать их родных и близких. Тогда подполье приказало мне бежать. Но немцы уже перекрыли швейцарскую и итальянскую границы, потому что там прятались «маки»-партизаны. Они приходили и уходили через годы. И я попросился в боевой отряд. Каждый молодой еврей мечтал бороться с нацистами. Большинство моих знакомых ребят были связаны с Сопротивлением – еврейским и нееврейским.

Мы базировались в бывшем молодежном лагере французских сторонников Гитлера. Мы напали и выбили их оттуда. Они смелые только с безоружными. Один барак был отдан под лазарет. А весь наш отряд был еврейским. Ребята выходили на задания, устраивали засады. У нас даже оказалось трое пленных – раненых, которых я лечил.

Однажды после военной операции ребята привели легкораненого немца-офицера. Я стал его осматривать, как вдруг немец вытащил пистолет. Его плохо обыскали после захвата. А мы были один на один. Но немец сказал: «Не пугайся, я тебе отдаю оружие». С тех пор и по сегодняшний день я храню это оружие, как дорогую память о войне.

Конечно, против нас устраивали и облавы. Тогда мы рассыпались по семьям и друзьям, потом собирались вновь.

Самые страшные в облавах были русские, которые служили немцам. Они шли на нас пьяные в драбадан со зверскими криками. Я был в одном бою против них с нашим командиром. И вдруг взрыв. Я смотрю на командира – тело стоит, а головы нет… Срезало.

К тому времени, ближе к концу войны, я уже стал врачом в большом партизанском лагере. Наши отряды объединяли в общие, с французами. В нашем еврейском отряде была строгая дисциплина и порядок. Мы носили форму, где рядом с французским флагом была и шестиконечная звезда Давида. Командовал нами офицер – еврей, из Бельгии.

Когда нас начали объединять и свели с французами, мы были поражены – там не было ни порядка, ни дисциплины. Они увидели нас и нашего командира, почувствовали разницу в порядке и выправке и начали оскорблять. Все это было знакомо по пронацистским газетам и по предательскому французскому радио. Эта пропаганда оставляла свой след в подсознании. Даже у партизана. Если человек и не был антисемитом, в каких-то обстоятельствах эта зараза всплывала.

У нас во Франции знают о Холокосте, но не знают о «Еврейской армии» в Сопротивлении. Говорят, евреев убивали, но в партизанах их не было. А мы были!

В организации еврейского Сопротивления, в которую я входил,сначала, была одна главная цель – перебраться в Испанию, оттуда в Палестину, чтобы вступить в Еврейский легион английской армии. Все молодые хотели присоединиться к Организации еврейских бойцов.

Моя сестра создала свою группу спасения людей и переправки из заграницу – в нее входило 30 человек. После войны сестра нелегально переправилась в Палестину. Она верила в еврейское государство. Стала там адвокатом. Что касается меня, то я после войны так и остался врачом во Франции. Навсегда запомню, как мы поддерживали друг друга в партизанах – ставили какие-то театральные постановки, был свой хор.

В оккупации я был молодой и страдал без женщин – было не до личной жизни. Но она, наша жизнь, была прекрасной, потому что мы в любой момент могли погибнуть и потому ценили все, что мы имеем: и людей, и все, нас окружающее. Но даже мы не могли себе представить размаха уничтожения людей нацистами.

Ощущение настоящего ужаса пришло после войны, когда мы узнали и о том, что случилось с нашими родными и с евреями по всей Европе. Французы проиграли войну Гитлеру и в ходе оккупации появилось много безразличных ко всему людей. Они думали только о себе, просто жили, ждали и дождались освобождения…

После войны произошло нечто, называемое «законом молчания». Когда замалчивается вся правда, поскольку она неприятна для большинства тех, кто выжил. Точнее, жил под оккупацией.

О «Еврейской армии» никто не говорил, а сегодня тем более не хотят . Мы оказались неудобны всем. И нам надо рассказывать о том, кто мы, и за что сражались.