Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2012

Ицхак Коган

Из Понар в Любавичи

Так получилось, что у Алика Шейнина сложились особенно теплые отношения с еврейской молодежью Литвы. В это время там еще не сформировалось религиозное молодежное движение, и еврейская жизнь базировалась больше на национальной основе – многие из ребят владели идишем. Они просили нас вместе отпраздновать Субботу. Я сказал, что отмечать Шабос лучше не в Вильнюсе, а в Понарах, месте массового расстрела евреев во время Второй мировой войны, чтобы показать: еврейский народ жив, его духовный стержень не сломлен. Вообще в Литве свободы было побольше, чем в других местах СССР, – мы там сняли дом.

В дорогу мы отправились впятером, да еще мальчик восьми лет, сын одного из наших. А всего на Субботу собрались человек тридцать. Я никогда не молился как хазан, ведущий Б-гослужения. Но там пришлось – просто не оказалось никого, кто знал бы молитвы. Я до сих пор помню свое волнение. Думаю, что все получилось хорошо. Звучали мелодии Субботы. А потом, когда мы все вместе сидели за столом, чувствовалось, что с нами соединились души людей, которые ушли в мир иной во имя освящения имени В-вышнего. Ведь когда их расстреливали, многие кричали: «Шма Исроэль!» Иначе как освещением имени В-вышнего это не назовешь. Они верили, что на этом жизнь не кончается. И эта наша Суббота была продолжением и их жизни. Мы и были их продолжением!

После такой волнующей Субботы, в воскресенье мы выехали из Понар. Проехали через Минск в Бобруйск, где у нас была запланирована следующая остановка. Я обнаружил, что у моей машины изношена резина. Мы нашли место, где можно было помолиться: около центрального рынка в хате две сестры, оставшиеся после войны без мужей, держали миньян.

В городе на нас смотрели как на какую-то диковину. Причем, помнится, это было только в Бобруйске – нигде больше я такого не замечал. Все мы были молоды, подтянуты, энергичны, с большими черными бородами. Многие люди, особенно старшего возраста, закрывали глаза рукой, как бы отворачиваясь от немыслимого видения. Ведь Бобруйск был еврейским местом, и уничтоженные, ушедшие из жизни евреи как бы вновь ожили в их глазах. Казалось, окружающие испытывали испуг, увидев в нас своих прежних соседей.

Я сказал ребятам, чтобы, пока я занимаюсь машиной, они прошлись по городу, посмотрели здания: может, удастся обнаружить старые синагоги — на некоторых домах еще сохранились магендовиды. А я буду ждать их в машине, когда поменяю покрышки. На рынке купил резину, заменил старую. Жду, жду – никого нет. Назначенное время прошло – может что-то случилось? Прибегает мальчик Мойше Рохлин:

«Реб Изя, наших забрали в КГБ. Я шел за ними и видел, как их арестовывали, – я знаю, где это находится.

«Мойше, я не могу никуда уйти с этого места, – объясняю ребенку, – их отпустят, они придут, а меня нет, пойдут меня искать. Я должен ждать здесь».

Мы стал ждать вместе.

Прошла еще пара часов — бежит Алик Шейнин.

«Нас отпустили, – говорит, – но остальные еще не подошли».

Подъезжает милицейская машина, из нее выходит гаишник и двое в штатском. Гаишник проверил мои документы и сказал, что должен проверить и машину. Пожалуйста: включаю фары, жму на тормоз, ставлю на ручник. Милиционер говорит людям в штатском: «Машина исправна». Те показывают свои удостоверения: «А теперь поехали с нами»! А у меня в машине самиздат, ножи для шхиты… Алик Шейнин успел сказать мне, что с ребят сдергивали магендовиды, которые были на груди. Бить – не били, но вели себя агрессивно. Понятно, что если они обнаружат все мое «хозяйство», ничего хорошего не будет, и мне придется отвечать в первую очередь. Еду и думаю, как выйти из положения.

Подъезжаем к зданию КГБ Бобруйска, я им говорю: «У меня в машине много вещей, которые я боюсь оставить без присмотра. Не знаю, как поступить…»

А они отвечают: «Чтобы все было спокойно, загоняй на нашу территорию».

Хорошо, ставлю машину у них… Поскольку я много часов не мог отойти от машины, мне захотелось в туалет.

«Пожалуйста, – отвечают, – но только с сопровождающим».

А в туалете у них нет воды: обычный уличный туалет с выгребной ямой. Я показываю, что должен руки помыть.

А он: «Нет воды, мол». Я молчу, ничего не говорю.

Тогда мой сопровождающий говорит: «Пошли к начальнику!» Объясняет тому: «Он в туалет сходил, а говорить не хочет, пока руки не помоет».

Тот находит выход из положения: «Возьми графин, полей на руки, но графин ему не давай».

Мы вышли на лестничную площадку. Я помыл руки, сказал благословение.

А начальник ко мне с подходом: «Вот ведь у вас религия какая – надо быть аккуратным после туалета…» Потом спрашивает:

«Какова цель вашего приезда?»

«Хотели познакомиться с местами, где жили наши предки. Решили увидеть это собственными глазами, поскольку мы — религиозные люди».

«А почему ребята мне не сказали об этом? Почему они не хотели со мной говорить?»

«Так вы же сами стали отбирать их вещи — они решили молчать».

В общем ничего особенного мне не сделали. Спросили, куда мы едем дальше. Я сказал, что дальше направляемся в Ляды, а оттуда в Любавичи. Нас отпустили.

А в машине сразу же начались бурные дискуссии, кто как вел себя в КГБ!..

Когда я сел за руль, понял главное: слава Б-гу, машину никто не досматривал! Она стояла во дворе КГБ, самом безопасном месте…

Едем в Ляды. Дорога ужасная, даже не ухабы, а огромные булыжники на пути. Я сорвал заднюю передачу, по коробке скоростей ударил камень. Теперь, когда нужно было двигаться назад, приходилось толкать машину.

Когда мы приехали в Ляды, уже вечерело. Как будто вымершее место какое-то. Такое впечатление, что люди здесь вообще не живут. Увидели: в одной избе идет дымок из трубы. Выхожу из машины, подхожу к дому. Странная немолодая уже женщина приглашает войти, говорит, что хочет детей иметь, а мужиков тут совсем нет.

Объясняю:

«Мы приехали сюда с другой целью – хотим музей посмотреть».

«Ну, какой тут музей, – отвечает. – Был музей, его еврей-учитель организовал… Теперь нет».

Нашли учителя. Он действительно создал краеведческую экспозицию о Лядах.

А что скажешь про Ляды? Это было еврейское место… Значит, и экспозиция получилась об евреях. А кому такой музей нужен? Естественно, его прикрыли. Но учитель сохранил все экспонаты – спрятал у себя дома. И что еще интересно: он показал нам полуразрушенный дом с выбитыми стеклами, где печатались первые номера газеты «Искра». Это же надо такому случиться: в Лядах родился Алтер Ребе, символ стойкости еврейского духа, великий философ ХаБаДа, и здесь же, оказывается, возникла и безбожная ленинская газета.

Учитель познакомил нас с женщиной, которая спасала еврейских детей во время войны: пожилая женщина, ей было тогда лет восемьдесят пять. Она рассказала, что евреев собрали в гетто, где их расстреливали. Несколько знакомых женщин смогли передать ей своих детей, она их держала в подвале и сумела сохранить и вырастить…

Мы поехали в Любавичи. От Лядов до Любавичей очень близко, около тридцати километров. Но там невозможно проехать прямо – мешает болото. Мы сделали круг в 150 километров через Осиндорф. Когда мы подъезжали к Любавичам, казалось, у нас наступил апогей споров о том, кто как вел себя в бобруйском КГБ. Все были на взводе. Я понимал, что с таким настроением нельзя въезжать в Любавичи. Мы остановились в двух километрах на поляне. Я сказал ребятам: сядем здесь, сделаем «лехаим», перекусим и с хорошим настроением въедем к нашим Ребе в Любавичи. Посидели, даже спели что-то вместе, – настроение улучшилось.

Въезжаем в город. Я поставил машину около дороги. Мы не знаем, куда надо идти — первый раз в Любавичах.

Увидели человека. Говорю ему: «Пожалуйста, помогите нам найти еврейские могилы!»

Он говорит: «Да, здесь похоронены раввины, к ним приезжают даже из Америки. Я вам дам своего сынишку, он покажет дорогу».

Ребята отправились. А я – коэн – на кладбище идти не могу. Сижу на капоте машины, жду.