Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Макс Койфман

Следы на снегу

В один из хороших августовских дней 2005 года я взял билет до Кирьят-Яма, что неподалеку от Хайфы, и сел в поезд. Там мне не терпелось повидаться с Зиной Сагалович, бывшей киевлянкой, вдовой поэта Павла Винтмана... Накануне я позвонил ей и, представившись, сказал, что хотел бы поговорить с ней. «Ну, конечно, приезжайте, - обрадовалась Зина. - Буду вас очень ждать».

И уже на другой день я пожал руку далеко немолодой, худенькой, но еще бодрой женщине с приятной улыбкой и на удивление живыми глазами цвета заваренного чая. «Чай, кофе, молоко с булочкой, нет-нет, с дороги, наверно, лучше стакан холодной воды», - хлопотала вокруг меня Зина.

Будучи в гостях у Зины, я не мог отвести глаз от полок с книгами разных писателей и поэтов. Удивляло то, что чуть ли не каждая из них была с дарственным автографом... Меня разбирало любопытство, почему к этой женщине такое внимание. Но тут мой взгляд задержался на книге: Павла Винтмана «Голубые следы на снегу». Я взял эту книгу, на минутку отошел к окну: «Вчера был бой и завтра будет бой (Святая цель оправдывает средства), Пусть скомкан мир прозрачно-голубой, Забыт покой, разбито детство. О, только бы в атаку вновь лететь, Разить врага, хмелея от азарта! Вчера был день и завтра будет день, Мы - только ночь между вчера и завтра».

...Зина познакомилась с Павлом в далеком тридцать третьем: на детской технической станции, где они занимались вместе в кружке радиотехники. Им было тогда лет по четырнадцать, не больше. Павел сразу же понравился Зине: большой, красивый, умный, кудрявый. Когда они вместе шли домой, он читал ей стихи, а она восторгалась ими. Встретились они и на другой день, и на третий... и всякий раз, рассказывая ей о поэтах, он читал их стихи и очень радовался, услышав, что она тоже любит поэзию.

Павел держался с Зиной на расстоянии, хотя ребята из их школы уже вовсю целовались с девчонками. А подружки Зины, когда узнали, что она «приколола» к себе «шикарного парня», все спрашивали: «Ну как он, целоваться хоть умеет?»

А более опытные из них даже предлагали провести специальный «урок» по этой тонкой теме. Зина краснела, стеснялась, отнекивалась и не верила, что этот высокий, чернобровый красавчик может полюбить ее...

Как-то Павел с Зиной стояли напротив киевского загса. Застенчиво опустив голову, Павел осторожно проронил:

- Может, заглянем туда?

- Зачем?

- На всякий случай.

Симпатичная черноглазая молодая женщина с косой вокруг головы, сидевшая за столом, взглянув на вошедшую пару наметанным взглядом, сразу поняла, что перед ней влюбленные, и только спросила:

- Паспорта при вас?

- Да! - уверенно ответил Павел. - Вот и хорошо, - улыбнулась женщина, — смелее подходите к столу - и расписывайтесь...

И они расписались без свидетелей и гостей. Из загса направились в Ботанический сад. Несколько растерянные и слегка испуганные, сидя на скамейке, они решали, как рассказать и объяснить родителям свой «подвиг». Родители Павла не возражали, вот только мама Зины огорчалась, что ее не предупредили заранее, но в целом «молодых» одобрила. Вместе с Павлом она, отодвинув диван, отделила угол для молодоженов в своей единственной комнате, огородив его ширмой с цветными узорами.

Когда разгорелась финская война, Павел бросился в военкомат, требуя, чтобы его направили на фронт. Ему отказали, поскольку студентов в армию тогда еще не брали. Но Павел настаивал, говорил, что он недурно ходит на лыжах, что в стрелковом кружке быстрее всех разбирал и собирал винтовку, чаще других попадал в «десятку». Что имеет благодарность и предложение учиться в военной академии от самого Наркома обороны, Климента Ворошилова. И добровольца Павла Винтмана зачислили в Особый лыжный батальон. Многие из друзей не понимали его, как он может рваться на фронт, оставляя молодую жену, которую любит так пылко и нежно. Но в сердце Павла горела романтическая жажда подвига, отрицая спокойное, будничное течение жизни... Он был уверен, что поэт должен погибнуть в бою, а не умереть в своей постели...

Павел вернулся с финской войны в родной Киев (на этот раз судьба была к нему милосердна) совсем взрослым, радостным, счастливым и с толстой тетрадью стихов. «Мы вместе в атаку ходили, И слушали времени гул, И вместе друзей хоронили В холодном финляндском снегу…» Но в душе Павел (да и не только он) чувствовал, что вот-вот страну захлестнет новая война: она уже дышала возле границы, и он, не дожидаясь повестки, снова явился в военкомат. Здесь его уже знали, на этот раз не надо было доказывать, что он хороший стрелок, прекрасно ходит на лыжах... Павла направили во Фрунзенское пехотное училище, где он потом напишет: «Я люблю тебя, мое время, Не за то, что ты лучше вчерашних. За винтовки привычное бремя, За косые полеты шашек. Пусть мы часто теряем стремя, Пусть еще далеко до цели, Я за то люблю тебя, время, Что умру я не на постели».

...Я встречался с Зиной Сагалович не раз. Мне хотелось, как можно больше узнать о романтическом юноше-поэте, прожившему всего лишь 23 года! «Романтика седых ночей, Романтика солдатских щей, Колес неровный перебой... За мной, романтика, за мной! Пусть хлеб солдата черств и груб, Пускай суров заплечный груз, Жесток подъем, свиреп отбой, - За мной, романтика, за мной!»

В одну из наших встреч Зина открыла потрепанный от времени деревянный (!) чемодан, выбрала оттуда папки с пожелтевшими от времени письмами и, задумавшись, сказала: «Здесь письма... в них жила наша надежда увидеться «после боя, перед счастьем», «на улице Радостной встречи, на Проспекте Победы...»

Я взял эти письма, понимая, какое богатство держу в руках. Строчки оживали, волновали, заставляли сострадать. Эта была повесть о красивой и пылкой любви совсем еще юных сердец, безжалостно разлученных войной. Мы читали их вместе. Я - вместо погибшего Павла, а она - за себя, по памяти, как и его стихи, и это в ее-то восемьдесят восемь лет!.. Зина читала неторопливо, глаза блестели, а рядом с нею я мысленно видел Павла, большого, сильного, любящего.

13. 06. 41. «Зинуля, мой маленький, звонкий колобочек, единственное, на что мне пока отпущено время - это сказать, что я люблю тебя и живу встречей с тобой... Твой Павел».

И вот война уже бушует, а эти два любящих сердца разговаривают между собой, пытаясь отодвинуть ее от себя и согреться, хотя бы издалека, своей пылкой любовью. Они еще верят в будущие счастливые дни...

12. 07. 41. «Мой дорогой Пин (так звали Павла в семейном кругу и среди его друзей)! Наконец-то я получила первое письмо от тебя. Было столько радости, я снова услышала твой голос и громкое: «Я тебя люблю!» Вспомнилось, как же нам жилось хорошо и тепло в нашем скромном уголочке за цветастой весенней ширмой... Кажется, это было вчера, и мы веселились, как дети. Ах, если бы не эта проклятая война, мы бы снова купались в любви, я бы подарила тебе кучу шустрых и бойких детишек, ты бы водил их в рощу, к реке... Правда, куча детишек, может, и не получится, но один мне кажется, уже поселился у меня под сердцем... Твоя Зина».

17. 08. 41 «Зинуля, я страшно рад тому, о чем ты пишешь мне в своем письме. Я уже люблю того, кто стучится у тебя под сердцем. Пиши о нем как можно больше и береги его пуще глаз. У нас будет ребенок! Какая это радость! Б-же, когда же мы снова будем вместе!? Родная моя, не надо отчаиваться! Все будет хорошо! Что бы там ни было, мы победим, и у нас с тобой еще будут счастливые дни! Целую тебя и нашего будущего кукленка. Твой Пин»...

20. 11. 41. «Мой дорогой мальчик, мой большой шалунишка, мой любимый Пин, я думала, что мы расстались только вчера, а пригляделась к календарному листку и - ахнула: полгода минуло...

Этой ночью во сне я сильно испугалась. Я увидела, как ты поднял солдат и бросился в атаку... И тут я проснулась, потом я снова закрыла глаза, хотела вернуться в сон, чтобы узнать, что же было дальше. Но сон, как назло, больше не приходил...

Пинуля, хотя война - штука ужасная, и всякое может случиться, я прошу тебя, будь осторожен! Помни, что у тебя есть я и вот-вот появится он... наш малышонок. Я очень люблю тебя и… боюсь. Пиши о себе как можно больше. Твоя трусишка Зина».

11. 12. 41. «Родная моя! Зайчонок мой! Я даже не знаю, когда произойдет это событие? В декабре? В январе? Он будет гражданином горького сорок первого — или года светлой Победы — сорок второго? Не надо так трусить. Боец должен быть мужественным на своем посту. А сейчас — это твой пост!

Здесь снова начался ад кромешный — поход на походе сидит и походом погоняет. У нас — зима и сильные холодные ветры. Много приходится быть в поле, бывает очень мерзнем без теплой одежды… Я себе достал поганенькие ватные перчатки, но все это мало помогает, потому что особенно мерзнут ноги. Они постоянно мокрые, их негде обогреть, и невозможно просушить портянки. Это единственное, уязвимое место в броне моего стоицизма... На этом я закончу. Прилагаю к письму стихи тебе и моему любимому, который в тебе. Когда он подрастет, ты ему их объяснишь. «Дорога торная, дорога фронтовая, Поникшие сады, горящие стога, И в злой мороз, и в зное изнывая, Идти по ней и вечность постигать. Такая в этом боль, тоска кругом такая В молчанье деревень и в дымном вкусе рос… Дорога торная, дорога фронтовая, Печальная страна обугленных берез». Целую вас обоих. Ваш Пин»…

27. 12 .41. «Дорогой Пин! Два дня назад тебе послали телеграмму: родилась наша девочка, ты уже знаешь. Можешь радоваться: роды у меня прошли легко и быстро, меня даже похвалили, сказали, что я у тебя умница. Потом мне показали нашу крошку: пухленькую, красненькую, как помидор, но уже красавицу, похожую на папу. Не сердись, что у нас девочка, в другой раз я подарю тебе троицу звонких колокольчиков, но это уже будет после войны. А самое смешное началось со второго дня, когда в палате у меня спросили, как это я так легко родила? Я сказала, что повторяла твои стихи про себя, вот и уговорили они меня прочитать им тоже. И я читала их, как настоящая артистка: «Степь со всех четырех сторон, Воздух дрожит от зноя. Вот говорят: малиновый звон, а я бы сказал — голубой он. Вслушайся только: звенит земля, Морей голубые глубины. И если у девушки глаза звенят — Они обязательно голубые». И еще я читала: «Ветер осени, жесткий и мглистый, Обрывает холодные листья. Капли горькие капают с дуба... Это губы твои, это губы...» Я читала, а женщины, благодаря твоим строчкам, на минутку забывали о боли. Спасибо. Твоя счастливая Зинуля и наша краснощекая малышка».

3. 01. 42. «Здравствуй, родная моя! Я так давно тебе не писал, что уже даже не помню, когда это было. За это время в нашей семье произошли большие изменения: а) Начался Новый год; б) Родилась наша дочь; в) Мне присвоили звание лейтенанта...

Посылаю тебе мою фотокарточку... и маленькое новое стихотворение: «В боях мы не грубеем - только руки, А сердцем стали, кажется, нежней. Нас осеняют светлые хоругви Любви к народу, к родине, к жене. Без жалоб мы пускаемся в дорогу, И где-нибудь, на энском рубеже Последний шаг мы отдадим народу, Последний вздох оставленный - жене. Мы потому уверены в Победе, Нам потому неведом жалкий страх, Что юность наша с мужеством — соседи, Что нежность наша — ярости сестра. Привет всем, всем». Целую крепко-крепко свою единственную, свою подругу и свою маленькую дочь. Твой Павел…»

18. 02. 42. «Мой дорогой Пин, мой славный мальчик! Ты все спрашиваешь, как мы справляемся с нашей малышкой? Не устаем ли? Мы живем с ней дружно, то греемся у окошка на солнышке, то разглядываем небо, то гулим, как дурочки, то болтаем ножками, то бренчим игрушками, то суем свои длинные пальчики в рот, когда сердимся, то строим глазки, то вместе кружимся в танце под смешные песенки. Еще мы неохотно пьем молочко из бутылочки: глоток за маму, глоток за папу, а больше не хотим. Видимо, наша барышня уже сейчас заботится о своей фигуре и поэтому ест очень плохо, не соглашаясь с тем, что у мамы мало молока, а ничего другого она не хочет. Засыпает тоже неохотно... Как видишь, это наши веселые и грустные будни. Такой у нас с тобой Галчонок, вся в тебя... Так что поторапливайся, заканчивай эту грязную войну - и к нам, в нашу суматошную гавань, где летом стоит адская жара, а зимой - и пальто не нужно. Твои Зина и Галчонок».

20. 03. 42. «Родная моя!.. Когда от тебя долго нет письма, я, прежде всего, думаю о ней: «Вот с Галкой, наверно, что-нибудь случилось…» Как я ее люблю! Ни разу не увидев, ни разу не подержав на руках. Увижу ли я ее когда-нибудь? Обниму ли когда-нибудь тебя?.. Я сегодня ночью написал маленькое стихотворение для нашего Галчонка. Вот оно: «Я не знаю, как писать об этом, - Маленькая девочка пришла. И, дыханьем радости согреты, Рушатся и мысли, и дела. Ей, конечно же, еще неведом Давний и нехитрый мой расчет, Что она назначена полпредом Даже до рождения еще. Ей дано, как маяку в тумане Океана одиноких дней, Сделать каждую улыбку маме Постоянной нотою моей...»

6. 04. 42. «Дорогой мой, любимый. Надеюсь, это письмо найдет тебя по новому адресу. Галчонок тоже надеется. Ты знаешь, она уже большая, ей почти четыре месяца. Обещает быть высокой, красивой и умной в папу. Если бы не она, как бы я вынесла этот «океан одиноких дней» разлуки с тобой. Она и есть сегодня наш «маяк в тумане» и постоянное напоминание о тебе... На дворе ночь, мигают далекие звезды, тихо погуливает ветер, в доме все спят, и только я никак не могу уснуть. Лежу с закрытыми глазами и все думаю о том, как твои стихи помогают мне верить, что ты жив и здоров. А Галчонок наш — чудо: растет, как молодая яблонька в саду. Если бы ты мог ее видеть! Сколько было бы радости!

Пиши нам, как можно больше, чтобы я могла читать, читать и читать. Береги себя! Любящие тебя, Зина и Галчонок».

Зина читала, а над палисадником возле окна сгущались тяжелые тучи, одна из которых грозно нависла над стройным кипарисом, обещая нешуточный дождь. Я молчал, потому что горло сдавил комок... В комнате - грустная тишина... Но тут Зина протягивает мне письмо.

4. 05. 42. «Здравствуй, Зайчик, хороший мой!.. Много думалось о тебе, о Галинке, о наших судьбах. Ты же у меня теперь не только единственный критик и читатель, но и мой будущий издатель, — ведь ты переписываешь в тетрадь мои опусы. Не забывай, что в одном из писем ты написала мне: «Пин, ты - талант! Правда, ты действительно так думаешь?» А мне так хочется сказать тебе: Моя родная! Почему ты не перелетная птица, почему ты не прилетела ко мне и не прилетишь!? Б-же мой, когда мы снова будем вместе, когда кончится это одиночество - мое и твое? Но «я верю, что останусь жить любимая, я вернусь». Целую тысячу раз дочку и тебя. Твой Пин».

8. 05. 42. «Здравствуй, родная моя женуся! Это будет очень коротенькое письмо, такое коротенькое, что я даже собираюсь попросить у тебя не обижаться на это: времени в обрез! Итак, самое главное — я жив и здоров...

Любимка, милая моя! Пиши, ради Б-га, поскорей и почаще, ведь письма от тебя были моей единственной радостью, которой я сейчас и, боюсь, надолго лишен. Как ты живешь? Что поделывает моя девонька? Дошел ли до тебя аттестат?.. Перечитал все твои письма: почему ты ничего не пишешь о своем здоровье, о том, как ты выглядишь? Напиши обязательно. А еще лучше - сфотографируйся с Галкой вместе и пришли. Посылаю тебе фото-пятиминутку. Какова рожа? Целую крепко тебя и доченьку. Ваш Пин».

11. 05. 42. «Здравствуй, Зиница, моя хорошая! Вчера была у меня радость: я получил сразу три письма... Я готов был расцеловать почтальона...

У меня сейчас ни минуты свободного времени, и потому — это письмо пишется вот уже четвертый день... Зинка, хороший мой! Читаю твои строки о моих строчках, и на глаза порой наворачиваются слезы. Знаешь, я уже потерял веру в то, что из меня что-нибудь выпишется, хоть надежда еще кое-какая остается... Хоть груз разочарования — тяжелый груз, но я благодарен судьбе, подарившей мне мои небольшие таланты. Ведь если бы я не писал стихов, кто знает, была бы ты моей вечной подругой... Как бы то ни было, поэма все-таки продвигается и, клянусь бородой, я ее допишу до конца, если мой собственный конец не опередит конец поэмы.

Целую крепко-крепко мою ненаглядную, мою радость, мою силу и победу. Поцелуй за меня Галчонка тысячу раз. Твой, то есть Ваш Пин».

12. 06. 42. «Родная моя девочка! Каким бесконечно виноватым я себя чувствую перед тобою. Ведь вот уже 20 дней, как я не писал тебе. Правда, я за это время успел послать тебе две телеграммы и одну открытку... Я теперь не могу жаловаться на отсутствие новостей, но, во-первых, очень мало можно написать в письме (вот если бы рассказать!), а во-вторых, я еще в большей степени, чем раньше, могу пожаловаться на полное отсутствие времени.

Мне оказано высокое доверие. Приказом по дивизии я направлен в специальное соединение... Честь, очевидно, действительно немалая, если учесть, что из тысячи с лишним командиров выбрали четырех, и я попал в их число... Выполняем особое задание…

Поцелуй Галчонка так же крепко, как я сейчас мысленно целую тебя. Твой Пин».

Наконец, Зина дает мне еще одно письмо Павла от 25 июня сорок второго, тогда она еще не знала, что оно - последнее. Долгое-долгое время она вореки всему жила надеждой, что Павел еще отзовется. Я чувствовал, как Зина едва сдерживала слезы. Она стояла ко мне спиной и молча смотрела в окно. О чем она думала под стук дождя? Я мог только догадываться. Хотя это и было уже далекое прошлое, но она как бы снова вернулась к нему. Развернув пожелтевшую страничку, я начал читать прерывающимся от волнения сдавленным голосом: «...Любимая! Зинка!.. Что я тоскую по тебе, что жажду увидеть свое самое значительное произведение - мою полугодовалую (!) девочку - в этом можешь быть уверена и без письменного изложения моих чувств. Должен только сказать, что все эти чувства, вопреки всяким физикам, возрастают пропорционально квадрату расстояния... Мы с тобой еще поживем, моя желанная, моя киевлянка! Целую мою женушку и доченьку... Привет моим и твоим родителям. Твой всегда и везде Пин».

...Потом вместо писем пришла похоронка: «Ваш муж Винтман Павел Ильич, лейтенант, командир 9 роты 737 стрелкового полка 206 дивизии геройски погиб… 27 июля сорок второго года»...

Когда Павел ушел на войну, им уже было написано 247 стихотворений, а напечатано - только три! Павел не вел дневников, но Зина сохранила и письма, и стихи, полные любви к родному Киеву, к музыке, к литературе, к друзьям - словом, ко всему, что его окружало. И Зина сделала все, чтобы память о Павле не исчезла бесследно. Благодаря ее стараниям стихи Павла Винтмана «Голубые следы на снегу» увидели свет...

И пусть наши сердца будут полны благодарной памятью о тех, кто честно жил и рано ушел из жизни, оставив людям свои добрые дела и свершения...