Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Евгений Минин

Будни одного советского солдата

Начало

Закончив станко-инструментальный техникум, в семнадцать с половиной лет по распределению поехал на Ижевский редукторный завод. Начал работать токарем по металлу – у меня было много рабочих разрядов. Шло время – друзья уходили в армию, а меня не трогали. Видимо, военкомат потерял меня из виду. Тогда наведался я туда сам, и поинтересовался – почему мне не приходит повестка. Секретарша поперхнулась от моего вопроса и вызвала военкома. Пришел толстый полковник, задал несколько вопросов – откуда родом, в какие войска хочу, почему… Видимо, хотел удостовериться лично во вменяемости будущего новобранца и в нормальной работе мозгов. Убедившись в моей адекватности, он велел выдать мне повестку, пожал руку, сказал, что военкомат будет гордиться мной.

Через неделю эшелон провез меня поперек всего Союза с севера на юг: Ижевск – Казань – Волгоград – Гудермес – Баку. В Чечне, в Гудермесе, провели полдня. Это был тогда очень дружелюбный городок, даже девушки флиртовали с нами. Распределили меня в батальон связи, что находился в поселке Пута в получасе езды автобусом до Баку. Так начались два длинных года военной службы…

День первый

Всю нашу ижевскую компанию в составе: меня, Леши Лямина, кстати единственного профессионала-связиста, – он окончил техникум связи, Жени Юсова, Вовки Сударева, Вовки Шиголева, Сашки Палишева, – остальных не очень помню, утром привезли в батальон связи в/ч 83570.

Получил постельное белье, форму, тумбочку. За все расписывался. Отвели к парикмахеру, который умел стричь только наголо. Получил форму – она сидела на мне, как седло на корове. Потом вечерами сидели и ушивали – каждый как хотел. Все стали на одно лицо, и я даже перестал отличать моих приятелей одного от другого.

Вышел на крыльцо. Из репродуктора пела Радмила Караклаич «Падает снег». С неба и в самом деле падал снег, но снег черный, – оказывается, неподалеку располагался, как его называли, «Сажзавод», где изготавливались шины для машин, и когда ветер дул в сторону нашей части – все прятались. Если снежинка падала на лицо, после нее оставалась черная полоска. Слева от меня находился штаб части, прямо – спортгородок, за ними – полоса препятствий. Вдоль забора шли ротные каптерки. В центре, как и полагается, красовалась столовая. За нашей казармой громоздились караульное помещение и бетонная коробка уборной с круглыми дырками в полу.

Сердце сжалось – здесь мне предстояло пробыть два длинных, и, уже казалось, бесконечных два года.

Первый вечер

Первый вечер в армии. Начинается мой военный стаж. Каспийское море от нашей части где-то на расстоянии около двух километров. Мы, группа «молодых-салабонов» сидим у минифутбольного поля. Смотрим, как старики играют между собой. Играют на интерес, на кофе.

В одной из команд вратарь, выбивая мяч, повредил руку.

«Старики» подходят к нашей группе:

– Ну, кто может постоять на воротах?

Я вызываюсь, поскольку всегда считался универсальным игроком в нашей техникумовской команде – мог играть на любом месте и был неплохим вратарем. Занимаю место в воротах, и каждый игрок подносит мне к носу кулак:

– Смотри, будешь плохо стоять – схлопочешь.

Игра идет бескомпромиссная. Несколько раз отбиваю удары в упор. Старики хлопают по спине, «молоток», мол. В общем, успокоился, отстоял в сухую.

Проигравшие потом ведут нас в чайхану, угощают победителей. Я один «молодой» среди стариков и уже как бы на равных. Получил свой стакан кофе. «Старики» меня зауважали и впоследствии постоянно брали в свою команду. Так я и стал кандидатом в «старики». Типа еще не «старик», но уже и не «молодой. В последующих столкновениях со «стариковством» это помогло мне выстоять.

Военный секрет

Написал первое письмо домой о службе, об обстановке. Написал, что нашим взводом командует сержант Валерий Делерзон, чтоб родители поняли, что я не единственный еврей в армии, есть в армии «свои» люди.

Сержанта тяготило командование, он обращался с нами, салагами, по-товарищески. Был он сам из Баку, и частенько его отпускали в увольнения. Это все и описал в письме. Конверты должны были собирать дежурные и бросать в почтовый ящик, который находился за пределами нашей части.

На следующий день после завтрака меня вызвал к себе командир учебной роты Колесов, физиономией очень похожий на Мюллера в исполнении Броневого. Перед ним лежал мой конверт, а листиком с моими каракулями он, словно веером, помахивал перед своим лицом.

– Рядовой Минин по вашему приказанию явился

– Ты что, гад Минин, военные секреты выдаешь?

– Какие секреты? – удивился я

– Ты почему сообщил домой фамилию сержанта?

– А он что – стратегический объект?

Колесов медленно выплыл из-за стола и встал напротив, внимательно разглядывая меня.

– Я те, салабон, за твой юмор зубы повышибаю! Усек?

И я, полагаю, лишился бы пары зубов, но тут в комнату заглянул мой командир и стал писать какой-то отчет. Судя по геометрическим фигурам, которые выводил на бумаге Делерзон, ему очень хотелось поприсутствовать при нашей беседе.

Колесов задумчиво крутил в руках карандаш, посматривая в сторону сержанта. Делерзон явно мешал комроты, но выставить его из комнаты не мог – все-таки они были одного, 47-года призыва. Колесов минут пять думал, и, посмотрев мне в глаза и покосившись на сержанта, прорычал:

– Ты – понял?

– Так точно товарищ старший сержант.

– Мотай отсюда!

– Есть!

Вечером Делерзон подсел ко мне:

– Мне сказали, что Колесов тебя вызвал, – сказал Валера.

– При мне он не распускает руки. Побаивается, все-таки месяц до дембеля. Но имей в виду, – сержанты постоянно читают все ваши письма и посмеиваются.

– А что делать?

– Когда напишешь письмо – не отдавай сержантам, сбегай на КПП, мимо люди идут на работу, попроси – они бросят в почтовый ящик. Так до конца службы пользовался советом Валеры.

Минин, где твой карабин?..

Прошло около месяца. Призыв 47-года, «деды», как мы их называли, в отличие от «Стариков», демобилизовались. Вместо Делерзона нами командует ефрейтор из призыва 48-года Лохвицкий. Высокий, круглолицый, ходил вперевалку, как утка, нас особо не донимал, но был строг. И все бы ничего, но однажды после ужина, когда у всех личное время, объявили тревогу.

Мы похватали карабины (СКС – скорострельный карабин Симонова), построились повзводно и бегом на полигон. Там залегли, проверяющий зафиксировал время подготовки к бою, и дали отбой. Мы побежали в часть, и по дороге у меня начались страшные рези в животе – то ли от волнения, то ли от еды. В общем, помираю – в туалет надо. Вбегаю в казарму – в оружейную стоит очередь – карабины сдают. Мчусь в спальне к своей кровати, оглядываюсь – никого. Прячу карабин под матрас – ну не с карабином же бежать в туалет – и лечу стрелой.

Возвращаюсь в казарму, подбегаю к кровати, поднимаю матрас – нет карабина. Утеря карабина – тюрьма – так нас пугали. Стою парализованный ужасом. Что теперь будет! Подбегает кто-то: «Лохвицкий тебя зовет!»

Ефрейтор сидит, развалясь на стуле, с ехидной улыбочкой:

– Ну и где твой карабин, рядовой Минин?!

Хотелось ответить из Высоцкого: «На Большом Каретном», но не до юмора мне было в ту минуту. Я все понял – подглядел, сука. Весь мой ужас перевоплотился в ненависть. Я хотел его задушить.

– У тебя карабин, ефрейтор! – я сделал шаг, готовясь к прыжку на него. Улыбка у ефрейтора сползла – он точно оценил ситуацию и, вытащив стоящий у него за спиной карабин, протянул его мне:

– Чтоб больше такого не повторялось!

– Все зависит от пищеварения – злобно ответил я.

В дальнейшем он ко мне не вязался, я старался не общаться с ним – настолько ефрейтор был мне противен.

– Он хотел связаться с вами. Вот его емейл…

Я даже не глянул на электронный адрес Лохвицкого – до сих пор помню ехидную улыбку сержанта.

Это был первый случай, когда спустя десятилетия нашелся однополчанин, но, увы, общаться с ним у меня не было никакого желания.

Национальный военный вопрос

Я – интернационалист. Меня никогда не интересовала национальность человека. Люди в моих глазах делились на две группы: или человек, или гнида. У того, кто в моих глазах переходил из первой группы во вторую – шансов вернуться обратно не было.

Но в армии я столкнулся с острой национальной идентификацией, по которой фиксировались солдаты из разных мест СССР. Вы уж извините меня, но правда есть правда, и мне иногда придется пользоваться этой терминологией.

Итак, диаспоры: русские – «москали», северные украинцы – «хохлы», западные украинцы – «бендеровцы», казахи и узбеки – «чурки», армяне и азербайджанцы – «черные», чуваши и удмурты – «черти нерусские».

Нацменьшинствами были цы?ган Сучу, к фамилии которого всегда добавляли нецензурный глагол в повелительном наклонении, и еврей Минин – как евреев называли вы прекрасно догадываетесь.

Все группировались в основном по национальности, или в худшем случае – по местам проживания. Например, когда шел футбольный матч с участием киевского «Динамо» то слева сидели украинцы, а болельщики разных других клубов на этот момент объединялись в одну группу и сидели справа.

Расскажу эпизод.

Возвращаюсь с работы. Уже был в статусе «старика». У входа в помещение нашего взвода длинная вешалка, где висят подписанные известкой шинели всех солдат – чтоб не воровали.

Напротив моей шинели стоит белобрысый солдат и смотрит на нее, как баран на новые ворота.

– Ты чего уставился? – спрашиваю.

– Смотри, – шинель Минина

– Ну и что?

– Как что, видишь подписана – рядовой Минин!

– Ну и что, – не понимал я.

– Как что? Он же еврей!

– Ну и что?

– Как ну и что – евреи не могут быть рядовыми! Они только начальники!

– А как тебя зовут?

– Рядовой Бобин!

– А откуда ты, рядовой Бобин?

– Из Сибири! (смотрели потом по карте – глухомань страшная)

Я засмеялся:

– Бобин, посмотри на меня! Вот он я – рядовой Минин. Если бы Бобин увидел рядом медведя – даже это его так бы не удивило. Теперь представляете, как решался национальный вопрос в нашей части № 83570.

А с Сашей Бобиным у нас были теплые отношения до конца моей службы.

Капитан Абрамов

Я попал в третий взвод третьей роты, которой командовал капитан Абрамов, бывший наваждением всех и вся в батальоне. Он единственный из всех офицеров воевал на войне, и как начальство не пыталось, убрать его не могли. К солдатам он относился, как к маленьким несмышленышам. Бывает, загрустишь, задумаешься, а капитан сядет рядышком:

– Ну что, сынок, по мамке соскучился, по титьке мамкиной? Потерпи – годик-два – и все…

…Идем утром из столовой, чеканя шаг, как на параде. Абрамов стоит в проеме окна канцелярии нашего взвода на втором этаже. Взводные ему рапортуют туда, в окно, мол, взвод такой-то с приема пищи прибыл. Через две секунды (я проверял – про себя говорил 22 и 22) он стоял перед нами. У офицеров нашей роты были черные дни и вырванные годы. Капитан всегда находил к чему придраться.

– Как вы идете, сукины дети – где равнение, почему плохая отмашка и т.д.

И не дай Бог возразить.

– Чтоооо? – орал Абрамов. – Да я сынок тебя так ……., мозги со стены отскребать будешь.

И это – офицерам перед всей ротой.

По поводу «мозгов на стене» – это у капитана была коронка, и этот фразеологический оборот, полагаю, вся наша рота запомнила на всю жизнь.

Ротный прятался в кустах, подглядывая наши тренировки на полосе препятствий, по-пластунски подползал послушать, как офицеры ведут практические уроки.

Потом разбор полетов все с тем же обещанием размазать мозги по стене…

Не боялся никого, всех офицеров батальона считал тыловыми крысами.

Видел, как он не поладил с комбатом Холуевым

– Объявляю тебе выговор, – грозно говорил комбат

– Да пошел бы ты на … со своим выговором, – огрызался Абрамов

– Я буду жаловаться на вас командующему округом.

– Да пошел бы ты на … со своим командующим.

Всю красоту и действенность мата я познал и оценил, слушая капитана Абрамова.

Но одно ему простить не могу – он загнал меня в писари.

Как меня ни уговаривал предыдущий писарь и офицеры, что это «синекурва», типа, что это работа для лесбиянок. Сиди, мол, пиши стихи и веди книгу учета личного состава, ты же грамотный, у тебя техникум. Среднее техническое образование в батальоне считалось высшим, его имели только несколько солдат, которых загоняли в писари. Но я хотел работать на свежем воздухе на линиях связи, ездить в командировки в Грузию и Армению. В общем отбивался, как мог. И на мою беду пришел Абрамов:

– Ой, кто это тут в армии говорит «не хочу». Ой, дайте на него поглядеть. Сынок, это ты чего-то не хочешь?

И столько яду было в голосе, что я сразу понял, что тирада капитана кончится знакомой идиомой – «мозгами по стене», если упрусь окончательно.

И я капитулировал. А тут к нам, молодым, потянулась поганая и жестокая лапа «стариковства».

Первая попытка

После отбоя в казармах, когда все офицеры уходили по домам, и оставался только дежурный по батальону, старики заставляли залезать молодого солдата на тумбочку, иногда и на две, и кричать следующее:

– Товарищи старики! До дембеля осталось 85 дней!

– Ох, твою мать, как нам это надоело! – орут хором «старики».

– Товарищи старики! День прошел!

– Ну и хрен с ним! – радостно откликаются «старики».

– Товарищи старики! Отбой!

– Отбой, салаги! – умиротворено вздыхают «старики».

И так каждый раз перед сном.

По очереди кричали все, кроме меня. Это заметил ефрейтор Альховик:

– А что-то Минин у нас не кричит?

– Не кричал и кричать не буду, – вызывающе огрызнулся я.

– Ну что ж, – успокоил Альховик, – придется провести с тобой политинформацию.

Через несколько дней во время дежурства в караульном помещении во время сна вдруг почувствовал удар по заднице. На голову накинули шинель. Один из разводящих – здоровяк Матвеев держал меня за голову и плечи, а второй разводящий – Альховик лупил бляхой от ремня. Успел ударить пару раз. Я сплю чутко. Как змея вывернулся из объятий Матвеева, схватил карабин, загнал патрон в ствол и заорал:

– Суки! Всех перестреляю! Хрен до дембеля доживете!

Это все проделал в полусне. Когда полностью проснулся – увидел Матвеева и Альховика, белых, как стенка, у которой они стояли и орали, чтобы разбудить меня:

– Жека! Мы пошутили!

(Похоже на кота Леопольда и мышей? Правда, этот мультик вышел на экраны намного позже.)

Дежурный лейтенант Иванов стоял где-то сбоку и кричал:

– Рядовой Минин! Отдайте карабин!

Все понимали, что, не очнувшись ото сна, я могу уложить обоих разводящих. Караулка маленькая, а я перекрывал выход. Если б кто-то сделал шаг ко мне – я бы точно стрелял на поражение. В армии подобные случаи бывали, и все о них знали.

Когда очнулся, то все кругом все стояли, словно восковые фигуры. Офицер, выхватив карабин из моих рук, побежал разряжать.

– В следующий раз застрелю без предупреждения, – мрачно пообещал старикам. Я видел, что они в шоке. Постоять перед заряженным карабином, когда палец на спусковом крючке – развлечение то еще. Перспектива вместо дембеля оказаться на кладбище ни Альховика, ни Матвеева не устраивала.

Это была единственная попытка «стариков» проучить меня. И мой урок ими был понят правильно.

Но самое интересное – это событие осталось между нами – всем грозила «губа», но до начальства эксцесс, слава Богу, не дошел.

Чуваш Дангеев

На следующий день после конфликта я шел в столовую мимо кучки «стариков», вероятно обсуждавших ночной конфликт в караулке. Внезапно от стариковской компании отделился чуваш Дангеев – так он себя называл и грозно двинулся в мою сторону.

Дангеев возил начальника в другой части и по пьянке устроил аварию. Внешне был похож на портрет Чингисхана из учебника истории. В нашу роту его перевели на исправление.

Дангей, как мы его звали, был маленького роста и в машине еле доставал до педалей. В нашей части водителем его использовали один раз. Я дежурил на воротах и видел, как он повез начштаба в свинарник по степным кочкам на штабном газике. Когда машину подкидывало, Дангеев держался только за руль, педалями он не владел – ноги его были в воздухе.

Я слышал, как об этой экстремальной поездке начальник штаба рассказывал дежурному по части.

Вернувшись в часть, начштаба, бледный, на негнущихся ногах, с трудом вылез из машины и скомандовал дежурному офицеру:

– Этого, … его мать, вывести из штата водителей.

Выскочив навстречу, Дангей начал махать передо мной своими кулачками:

– Иииврей! На стариков прешь! Обанагалела молодежь! Да я тебе!

Он был на голову ниже меня, но пришлось принять стойку. Улучив момент, я нанес несильный удар в челюсть правой снизу, поскольку немного занимался боксом в техникуме, и мог постоять за себя против таких «гераклов».

«Старики», особенно Альховик с Матвеевым, с интересом со стороны наблюдали за нашей «беседой».

– «Старики», «стариков» бьют! – после удара заорал Дангеев в адрес своей компании, держась за подбородок.

– Скажи спасибо, что не убил, – вдруг хмыкнул Альховик, и «старики» дружно отвернулись от нас, демонстрируя полное равнодушие к судьбе брошенного ими чуваша.

Я перегруппировался для нанесения второго удара и увидел испуг в глазах Дангеева.

– А ты… ничиво…маладес, – пробормотал тот и, похлопав меня по груди, как ни в чем ни бывало побежал к «старикам».

После этого эпизода авторитет Дангея резко упал. Часто вечером, сидя рядом на скамеечке, он жаловался мне:

– Абанагалела маладеш, абанагалела!

И на этом мое персональное противостояние со «стариками» закончилось.

Которые тут «свои»?

В батальоне была объявлена трехдневная боевая готовность. Мы три ночи спали в одежде, не снимая сапог. Автомобили стояли на территории части. Нам тогда объяснили, что готовимся к выброске в Египет.

21 мая 1969 г. египетская авиация предприняла несколько налетов на израильские позиции, но израильтяне были готовы к этому. Три МиГ-21 были сбиты в воздушных дуэлях, а один МиГ стал жертвой ЗРК «Хок».

Тогда египтяне решили начать широкомасштабную кампанию с воздуха, используя всю наличную авиацию.

Однако израильские ВВС и ПВО выиграли воздушную войну: за период с мая по ноябрь 1969 г. египетские ВВС потеряли 51 боевой самолет. Из них 34 было сбито в воздушных боях, 9 – зенитными орудиями и 8 – ЗРК «Хок».

А всего за весь период конфликта с 1967 по 1970-й ВВС Израиля сбили 113 египетских самолетов и еще 25 было сбито средствами ПВО – ракетами и зенитной артиллерией. Сами понимаете, что на «египетских» самолетах воевали и советские летчики. Израиль за весь период с момента окончания Шестидневной войны в июне 1967 г. и до января 1970 г. потерял 15 самолетов на всех фронтах, включая и сирийский и иорданский. Из них только два были потеряны в воздушных боях, а остальных сбили зенитным огнем.

Кстати, советские летчики очень заносчиво вели себя по отношению к египетским, и, когда израильские самолеты заманили и уничтожили группу советских самолетов, египетские авиаторы устроили банкет, где был поднят тост за мастерство израильских летчиков. Факт, который мало где упоминается.

Информацию о той войне можно найти в Интернете. Такая вот была тогда война. Командование СССР, вероятно, решило укрепить египетские ПВО и перебросить туда наш батальон. Но самое главное, что волновало всех – как поступлю я. Ко мне приходили с одним вопросом, все интересовались:

– Минин, ты там немного повоюешь или сразу сдашься своим? Под своими, естественно, подразумевалась израильская армия.

Мне подсказывали, что если надумаю удрать – какая машина из наших грузовиков надежней, а водить я уже умел. Когда мы работали на линии, я всегда находил возможность поездить на «газике» или на «ЗИЛе-157».

Пара человек была согласна сопровождать меня – они вспомнили, что вроде кто-то где-то из их родни знал пару слов на идиш.

Политбесед на тему присяги и преданности Советским вооруженным силам со мной не проводили. Оставлять в батальоне меня не планировали – я был опытный профессионал-связист. Все ждали развязки.

Но прошли три дня, и пузырь ожидания сдулся – начались мирные переговоры. Так что мне так и не пришлось решать предложенную во взводе дилемму…