"Информпространство", № 187-2015 Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2015

Вера Калмыкова

Путник

К 85-летию художника Льва Саксонова

Иллюстрация к рассказу А.П. Чехова «Нахлебники»

Художника Льва Григорьевича Саксонова знает большинство серьезных живописцев старшего поколения, во всяком случае, московских. Если широкому зрителю он и не достаточно известен, то повинна в этом современная культурная ситуация, которую можно характеризовать одним словом – «разобщенность». Одна категория зрителей посещает лишь модные места, и зачастую вовсе не искусства ради; вторая, напуганная изысками contemporary-art и акционизма, предпочитает ходить в места проверенные, например, Пушкинский музей или Третьяковку; третья удостаивает внимания одних только друзей… В результате выставочные залы стоят пустые, а зритель, ради которого и пишется, и рисуется все на свете, испытывает страх перед словами «незнакомый» и «эксперимент».

К искусству Льва Саксонова применимы все «пугающие» слова. Оно современно в самом точном смысле слова, поскольку затрагивает, что называется, «острейшие проблемы», заставляет человека взглянуть на самого себя. Оно едва ли не целиком строится на творческом поиске, поскольку Саксонов много экспериментирует в области офорта, а его живопись и графика настолько близки, что кто-то даже остроумно заметил: «его графика живописна, а живопись графична».

И вместе с тем в работах присутствует элемент вневременности, связывающий отдельные эпохи и отдельных мастеров в единый художественный процесс, который длится бесконечно – от наскальных рисунков до наших дней.

Творческая биография художника богата. С 1980 г. он участвовал в коллективных выставках, среди которых – Триеннале графики (г. Таллин, СССР, 1980), Биенале (г. Брно, Чехия, 1984), «Художник и книга» (г. Москва, с 1985), выставка графики советских художников (г. Триест, Италия, 1989), «Открытая дверь» (г. Лондон, Великобритания, 1991), экспозиции в музее «Новый Иерусалим», в Государственном музее искусств народов Востока… Будучи членом группы «Куст», в которую входят Феликс Бух, Евгений Гинзбург, Кирилл Мамонов, Евгений Ревяков, Юрий Рыжик и др., участвует в выставках объединения.

Первая персональная выставка Саксонова «Холокост» состоялась в Центральном Доме художника (1999), и с тех пор раз в несколько лет он обязательно показывает новые работы, в частности, в выставочном зале журнала «Наше наследие» (2009) и в Литературном музее (2010): там экспозиция называлась «От Данте до Платонова» и представляла собой иллюстрации к его любимым книгам, среди которых нужно назвать произведения Чехова и Апдайка. Выставлялся Лев Саксонов и в московском «Открытом клубе» (2013). Работы его находятся в Государственной Третьяковской галерее, ГМИИ им. А. С. Пушкина, Государственном музее искусств народов Востока, Государственном Литературном музее, Новосибирском государственном художественном музее, Ярославском государственном историко-архитектурном и художественном музее-заповеднике, Самарском областном художественном музее, историко-архитектурном и художественном музее «Новый Иерусалим», Витебском художественном музее (г. Витебск, Белоруссия), частных коллекциях в Австрии, Великобритании, Германии, Италии, Колумбии, Мексике, России, Японии.

Лев Григорьевич Саксонов родился в 1929 г. в г. Камышине. Вскоре родители переехали в Воронеж, и этот город навсегда остался для художника образом рая. «Квартира была расположена под крышей старого двухэтажного домика. В одном конце коридорчика – входная дверь, в другом дверь, ведущая прямо на крышу… Воронеж и квартира с выходом на небо кажутся внезапно прерванным блаженным сном», – признается он сам. Страшно сравнить: в годы детства Саксонова в Воронеже томился Осип Мандельштам, написавший: «Пусти меня, отдай меня, Воронеж… Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож!». Но судьбы неповторимы… Красные дома, стоявшие в центре города, казались маленькому Леве самыми прекрасными зданиями на свете; теперь их изображения кочуют из картины в картину.

Перед войной умер отец художника. Не потому, что заболел или получил увечье; скончался от страшной травмы, имя которой – 1937 год. Вокруг один за другим исчезали знакомые, близкие. Понять это было невозможно, смириться отказывалось живое человеческое сознание. «…Папа перепробовал много профессий…, когда ему было уже сорок, окончил Воронежский сельскохозяйственный институт… В начале 30-х был голод. Чувство бессилия, вины и страха (ведь виноваты были не колхозы, не система, а вредительство «спецов») предложило ему бросить агрономство. Это сельхозстрадание (когда каждый день ждешь ареста) свело его рано со смертью. Ведь он был очень сильным физически и очень жизнерадостным», – много позже вспоминал Лев Саксонов.

А потом война. Чудом удалось эвакуироваться в Башкирию. Теплушки, станции, поезда, поезда, бесконечная, особенно с точки зрения подростка, дорога. И – впоследствии – тоже материал для творчества. Впечатления, полученные Саксоновым где-либо и когда-либо, со временем становятся образами его искусства; цепляясь друг за друга, они в течение жизни медленно сплетаются в единую ткань, и ни одна из тем, затронутых им, не существует изолированно. Посвящая работы падению Икара, он непременно перенесет античный мотив на русский Север; рисуя иллюстрации к Апдайку, вспомнит лондонское кафе; раскрывая тему Второй мировой войны, решит ее в библейском ключе…

Конец атомной войны

Складывается ощущение, будто Саксонов мысленно пишет некую книгу, текст которой остается неизвестным. Мы видим иллюстрации, а повествование можем только домыслить. Благодаря этому возникает ощущение тайны, неисчерпаемой, огромной, и каждое прикосновение к ней обещает новые глубины, новое постижение.

Еще один сквозной мотив, слово простегивающий искусство Саксонова, – железнодорожная станция, поезд, рельсы. Движение. А еще – пространство. Впоследствии, уже зрелым мастером, художник написал для каталога одной из выставок: «Главное – найти пространство. У меня почти нет работ, которые получались бы в один-два приема. <…> Мне надо, чтобы сначала был хаос, и я часто подсознательно в него впадаю. Потом я брожу по вселенной бумаги или холста, как по неизвестному лесу неизвестной планеты. Потом выбрасываю все, без чего можно обойтись. И, если повезет, пространство становится твоим. И, если повезет еще больше, вдруг появится ощущение целого. Обычно я это ощущение не теряю (неоплатоники, Плотин никогда не писали «Бог», только – «целое»)».

Если правда, что все мы родом из детства, то вот это острейшее ощущение огромности мира вкупе с врожденным абсолютным бесстрашием перед жизнью и сформировало творчество художника. Он не чувствует себя маленьким, беззащитным, а жизнь не воспринимает как гору, падающую в его сторону. Наоборот – в нем бьется ощущение огромной личной ответственности за «целое», за мироздание, если угодно. Всегда, во все времена важны не только талант, способность постигать секреты сложнейшей изобразительной техники, но и личностная состоятельность.

В 1947 г. Саксонов поступил на художественное отделение Московского полиграфического института. Преподавателями его стали П.Г. Захаров, знаменитый А.Д. Гончаров. Он прекрасно учился, но ощущение счастья от постижения профессии смывалось – вокруг творилось столько ужасного, несправедливого, жестокого, ведь до смерти Сталина оставалось еще несколько лет.

После окончания института художнику повезло. Совершенно случайно, что называется, на грани фола, он попал в археологическую экспедицию в Куня-Ургенч (Средняя Азия). Потом, годы спустя, появилась живописно-графическая серия «Средняя Азия»: сине-зеленая гамма вторит мотивам изразцов, здания и люди тонут в лиловом мареве, сумрак времени скрадывает очертания, и огромные верблюды двигаются по многоцветным декоративным картонам, словно создавая ритмичный узор восточного ковра. Все эти метафоры художнику далеко не чужды; недаром в его воспоминаниях звучит такая фраза: «Во время снежной метели ближние деревья – черные, подальше чуть видны, еще дальше становятся метелью. Или метель становится деревьями».

В 1952–1955 гг. Саксонов работал главным художником Бурят-монгольского книжного издательства (г. Улан-Уде). В 1955 г. переехал в Подмосковье. В 1960–1980-е гг. много путешествовал по Бурятии, Туркмении, Поволжью, русскому Северу. Зрительные впечатления, полученные в поездках, откладывались где-то на сетчатке глаза, чтобы потом стать символами, если можно так сказать, изобразительными притчами.

В 1958–1989 гг. художник работал в объединении «Промграфика». Выполняя государственные заказы (чаще всего ни уму ни сердцу), оттачивал мастерство, был окружен замечательными коллегами. Примерно в то же время стал посещать знаменитую студию И.И. Нивинского, о которой сейчас, к сожалению, мало кто помнит, хотя после ее ликвидации прошло не так уж и много времени.

В 1912 г. Игнатий Игнатьевич Нивинский (1981–1933) построил на 2-ой Мещанской (ныне ул. Гиляровского) дом-студию, предназначенную для занятий офортом. Студия стала публичной, ее посещали все желающие. Спустя год после смерти Нивинского здесь была открыта Общественная мастерская его имени. Согласно завещанию основателя, сюда были переданы его библиотека, коллекции и работы, а также оборудование. Собственно, уже сам Нивинский отдавал предпочтение творческому поиску в области офорта. Эта графическая техника, чрезвычайно богатая по изобразительным возможностям и при этом вредная для здоровья (при травлении металла кислотами возникают пары; если отсутствуют специальные вытяжки, они разрушают организм), позволяет создавать тончайшие по исполнению, тонально и эмоционально насыщенные произведения.

Из серии «Цыгане»

Пожалуй, Лев Саксонов действительно продлил, так сказать, жизнь офорта. Он экспериментировал со способами печати и наконец уравновесил собственно офорт и цветовое начало (акварель, гуашь, масляная пастель). Это не то, что называется «раскрашенным офортом» – в таком случае цвет оказывается второстепенным средством, малозначительным по сравнению с «основным». Именно равенство офортных линий и цветовых масс позволяет Саксонову сегодня, работая со старыми офортными досками (новых делать невозможно, ведь студия разгромлена), создавать новые работы.

В 1970–1990 гг. Саксонов оформлял книги в издательстве «Советский писатель». В 1972 г. был принят в члены Союза художников СССР, а в 1980 г. вступил в группу художников «Куст», о которой искусствовед Галина Ельшевская писала: «В наше время, когда все читали про «смерть автора» и слышали про «смерть картины», сама вера в то, что в картинной форме отражается индивидуальная картина мира, – романтична. Романтичны расчет на «прямую речь» и установка на мастерство как на ценность недевальвированную и едва ли не сакрализованную – как раз в силу ее повсеместной невостребованности». Члены «Куста» действительно делают ставку только на собственное умение выразить свое видение мира, подчиняясь каждый своей творческой задаче. Нужно было видеть десятки разорванных графических листов-вариантов члена «Куста» Бориса Бомштейна (1938–2013), чтобы понять, как сложны порою оказывались эти никому не понятные поиски…

Один лист Саксонов может делать годами, ставя перед собой формальные цели, добиваясь одному ему понятного эффекта. Один и тот же мотив существует в огромном количестве проявлений, никогда не повторяющихся. В зависимости даже не только от цвета, но и от тона, от оттенка, всякий раз возникает иное впечатление. Бесконечное многообразие в единстве воспринимается как широчайший интонационный спектр, хотя сам художник, конечно, ищет «единственно верное» решение.

Сюжеты работ Саксонова драматичны и неожиданны. Вот, например, «Путник». Огромное небо занимает примерно две трети листа. Решенное в черно-серо-белой гамме, оно, тем не менее, поражает, хочется сказать, цветовой насыщенностью, настолько экспрессивен и вместе с тем продуманно-уместен каждый мазок. Внизу – деревенский пейзаж. Дорога, уводящая в перспективу. По ней идет человек, непонятно, то ли приближаясь к зрителю, то ли устремляясь куда-то за горизонт. А на первом плане, слева, фактически у самого края листа, – белая фигурка ангела, и тут уже двух мнений быть не может: ангел однозначно уходит с места действия, он пересек все здешнее пространство и покидает его. Два вектора движения – справа налево и по диагонали – пересекаются в нашем восприятии, будоражат его. Обратим внимание, что глазу европейца привычнее движение слева направо, по направлению письма. Разрушая инерцию восприятия, автор включает нас в решение вопросов, возникающих по ходу сюжета. Почему уходит ангел? А человек – он его догоняет или, наоборот, стремится прочь?

Или «Мост». Идет строительство, часть будущего моста возводят, как положено, от одного, часть – от другого берега реки. Посередине, в том месте, где они должны встретиться, – Распятие. Что это – христианская метафора «на крови»? Однако такую конфессиональную заданность Саксонов отрицает. Скорее, в образе распятого выступает каждый проходящий свой путь страданий. Но ради человека, любого человека строится всякий мост.

Когда-то на выставке «Холокост» зрителям бросилось в глаза, что художник не склонен к жизнеподобному, реалистическому или натуралистическому изображению ужасов истребления людей. Только метафоры, только условность. Но ключевым образом серии стал его собственный автопортрет под названием «Не везите детей в Освенцим!». Фигура в полупрофиль, в руке – знак «стоп». Все предельно лаконично и ясно.

Без пафоса и самолюбования художник готов взять на себя страдание мира, лишь бы все погибшие выжили. Среди написанных им текстовых миниатюр есть одна, посвященная всеобщей гибели:

Автопортрет с музой

Вот так, почти без знаков препинания, а значит, почти без пауз. И без малейшего намека на собственную значимость. Парадоксальное сочетание: абсолютное чувство собственного достоинства, личностная и творческая самодостаточность, и вместе с тем смирение и ощущение собственной маленькости перед лицом истории, перед лицом вселенской беды. В целом ряде работ сквозит примиряющая оба начала самоирония. Недаром в «Автопортрете с музой» Саксонов изображает себя в образе кентавра, но только не человека-коня, а человека-… осла. И венчает его не какая-нибудь античная красотка, а горбатая старуха на костыле. Нищая или алкоголичка, из тех «падших», милость к которым вслед за Пушкиным призывает художник.

Ирония вообще частая гостья в его творчестве. Вот поэт тянет упирающегося Пегаса за уздечку, а вокруг приятная утренняя дымка. Запоздалая бомжиха остановилась, чтобы справить малую нужду… Ах, какой конфуз! Работа «Утренняя прогулка поэта». А «Вечерняя прогулка поэта» уже населена образами, сотворенными за день, перенасыщена ими. Или бесконечные львы – возможно, и вариации на тему имени, однако в этой логике не объяснишь появления множества кентавров на листах и холстах художника. Или серия «Звери и птицы», включающая как реальных, так и фантазийных животных.

Но самое частое состояние на работах – не трагизм или ирония, а нежность. Лев Саксонов любит мир очень «по-русски», жалея его. Порой пронзительная жалость – на иллюстрации к рассказу Чехова «Нахлебники» нельзя смотреть без слез. Порой тихая – как фон изображения, на котором парят и тают разрушенные колокольни России (сколько их еще осталось!), жемчужно-прозрачный, скрадывающий раны, нанесенные людским бездушием. Убывание человечности, наверное, самую острую из современных проблем, художник стремится компенсировать – силой своего искусства.

Вибрирующие, мерцающие фоны даже лучше, чем тот или иной сюжет, передают его отношение к миру. Чтобы создать их, Саксонов прикладывает массу усилий, порой даже поступается офортными линиями, сплошь закрывая их слоем масляной пастели. Но, странное дело, они, фактически не заметные, продолжают работать, держать целое, сообщая произведению энергию, которая и передается зрителю.

Искусство суровое и нежное, трагичное и человечное, бесконечно проблемное и примиряющее. Сложнейших комплекс этических, нравственных вопросов. И бесконечная требовательность к себе.

…Месяца за два до 85-летия Лев Саксонов переделал в очередной раз работу, ранее изображавшую праздничное народное гуляние в Новороссийске. С листа исчезло большинство фигур, в новом красочном слое растворилось ощущение бравурности, приподнятости. Теперь там туман, и сквозь него проступают очертания кипарисов. Разглядывая то, что получилось, Лев Саксонов сказал: «Теперь я, кажется, наконец, понял, как надо делать. Вот бы еще лет пять пожить, чтобы продолжить…»

* * *

Об авторе: Вера Владимировна Калмыкова – искусствовед и литературовед. Автор ряда книг и исследований.