Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Виктор Кузнецов

Прощальная улыбка любви

Иван Никитин

Сын мелкого торговца Иван Никитин всячески скрывал поначалу, что пишет стихи: боялся ядовитых насмешек убогой среды, из которой вышел. В 1849 году начинающий стихотворец не решился даже публиковаться в «Воронежских губернских ведомостях» под собственным именем — как того хотела редакция.

Первые произведения Никитина критики встретили в штыки. Чернышевский разглядел там лишь подражание Тютчеву, а Добролюбов отрицал в них настоящую поэзию.

Если бы подобные отзывы сломили воронежского поэта, мы с вами так и не ощущали бы дрожь от ясного утра, когда «…тишине и солнцу радо, по равнине вод лебедей ручное стадо медленно плывет». И не разглядели бы луг, зеленеющий «…как бархат». А многие поколения детей не заучивали бы наизусть ставшие хрестоматийными строки:

Именно эти строфы пронзили Ивана Бунина, когда он, еще не умея читать, услышал их и запомнил на всю жизнь…

Никитин быстро стал необычайно популярен. Он был нарасхват в «Современнике», «Отечественных записках», «Библиотеке для чтения»… Чередой выходят сборники поэм и стихотворений. О его книжном магазине с библиотекой-читальней говорит весь Воронеж. А семинарский учитель словесности с восторгом сообщает чуть ли не каждому встречному, что благодаря питомцу вошел в историю русской литературы. Горячей почитательницей поэта была и княгиня Елизавета Долгорукова, жена воронежского губернатора. А сам губернатор за первый же сборник стихотворений вручил Никитину поистине царские подарки — от членов императорской семьи.

А вот личное счастье постучалось к нему лишь за два года до смерти. Пришла любовь — глубокая, ответная, но, увы, так и не увенчавшаяся теплым семейным кругом и детьми…

Никитин вдохновил не одного поэта — и своего, и будущего веков. А кто же вдохновлял его стихи о любви?

Сердце Ивана Саввича в разное время глубоко волновали три женщины.

Наталия Вячеславовна Плотникова (по мужу Домбровская), местная помещица. Грусть и неудовлетворенность ролью «третьего лишнего» ясно читаются в строках Никитина, записанных им в альбом Домбровской:

Женщина, давшая «минутное счастье» душе поэта, брала уроки французского у Матильды Жюно. Молодая швейцарка тоже обратила на себя внимание Никитина. Или, может быть, он хотел согреть ее в чужой северной стране своими стихами: «Поверь: на Руси не одною душою ты крепко любима была»…

Но скоро он отречется от пылких признаний и нежных слов, адресованных этим женщинам. Появится третья — Наталия Антоновна Матвеева, уездная барышня, дочь отставного генерала, героя Крымской кампании. Их поместье по соседству с Домбровскими… Никитин же в Воронеже — в своей знаменитой книжной лавке. Письма — единственная возможность общаться в разлуке…

«…Ветер, снег; в магазине холодно; мне нездоровится; расположение духа наисквернейшее, просто — безвыходная тоска; но вдруг я получаю Вашу записку… Вы не можете себе представить, какое наслаждение принесли мне написанные Вами строчки!.. Мое воображение тотчас перенесло меня в Ваши края; я вспомнил и темный сад, и светлый пруд, и покрытые золотистой рожью поля». Ноябрь, 1860-й.

А через неделю:

Никитин сообщает, что намерен летом посетить имение Домбровских. Разумеется, цель одна — увидеть Наталию Матвееву. Но: «Зачем же ехать к соседям, от которых до нас 20 верст? Приезжайте прямо к нам».

«Ах, как это было бы хорошо! – Никитин в восторге. – До какой усталости мы набегались бы в саду!.. А потом — музыка, пение… Окна раззолочены вечернею зарею; Вы разливаете чай… Рай, а не жизнь!» И тут же спохватывается: такой визит предполагает короткое знакомство с родителями девушки, но — увы… Придется все-таки остановиться у Домбровских: «…Я был у них не один раз, и покойник Вячеслав Иванович (отец хозяйки поместья – В. К.) бывал в моем доме тоже не один раз... Я с их домом старый, близкий знакомый, чего никак не смею сказать о Вашем доме».

Его приезд они обсуждают долго — в нескольких письмах. И он, в конце концов, сдается: «Я буду там, где вы прикажете мне быть». Но и робость Никитина, и решимость Наталии оказываются тщетными: вмешивается рок…

В начале мая Иван Саввич несколько дней гостил у купца-мецената Антона Родионовича Михайлова, который был поклонником «изящной словесности» и щедро помогал воронежским литераторам. Никитин же на его даче жестоко простудился, с новой силой вспыхнула чахотка. Он слег и больше уже не поднялся. 7 июля написал любимой: просил прощения за все – за все. Молился за ее здоровье и благополучие. Письмо оказалось последним.

Впереди были еще два мучительных месяца. Право на издание сочинений Никитин завещал другу, душеприказчику и будущему своему биографу Михаилу Де-Пуле. В завещании просил все вырученные деньги полностью потратить на благотворительные цели…

Умер Никитин ранней осенью 1861 года. И, кто знает, не шептал ли он, уходя, пушкинские строки: «На мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной»?..

Через полвека, в 1911 году, в самом центре Воронежа — в Кольцовском сквере — появится памятник Ивану Саввичу Никитину. А на деревянном доме, где жил и умер поэт, будет установлена мемориальная доска… Бурные потрясения следующих лет пощадят скромную постройку, но в 1955 году ее, окончательно обветшавшую, придется снести. Теперь на этом месте кирпичный дом, и планировка его повторяет облик прежнего строения. В нем находится Никитинский литературный музей.

Из «портфеля» журнала «Кольцо А»

Издательство «Время» представляет

Илья Рубинштейн.
«Мы жили в семьдесят девятом…»

В книге Ильи Рубинштейна «шансонье всея Руси» Владимир Высоцкий впервые в истории нашей литературы предстает перед читателем как художественный персонаж. И ход этот, на первый взгляд, довольно смелый, можно сказать — рискованный. Особенно если учесть, что сам Илья Рубинштейн на три десятка лет моложе и своего персонажа, и его поколения. Однако это обстоятельство, как ни странно, книге состояться не помешало. Более того — свобода автора от документально-биографической заданности и уход от сложившихся за четверть века стереотипов восприятия барда позволили из сегодняшнего дня по-новому взглянуть на «эпоху Высоцкого». Взглянуть глазами тех, для кого в семидесятые один из самых блестящих поэтов двадцатого века был, прежде всего, не поэтом, а «отцом полка». Полка пацанов из поколения фальстарта. Поколения, жизнь которого в юности программировалась одной эпохой, а потом была раздавлена другой. И если в той, первой эпохе мысль о том, что где-то совсем рядом с тобой живет и поет Легенда с гитарой, хоть иногда давала иллюзию «глотка свободы», то эпоха нынешняя обернулась для большинства сегодняшних сорокалетних тотальным «безлегендьем» вкупе с безысходной убежденностью в своей временно-пространственной неуместности. И именно поэтому из всех новелл и повестей этой книги просто выламывается антипозывной поколения фальстарта: «Нет, ребята — все не так… Все не так, ребята… И тогда и сегодня».

Сюзанна Серова
В зеркале сцены
(«Время», 2008)

Люди искусства и науки знают: самое интересное и важное происходит на стыках, на границах, на пересечениях. Судьба подарила Сюзанне Серовой столько перекрестков и разветвлений, что это не могло не сформировать ее многогранной и яркой личностью. Она дочь Павла Барто, замечательного ученого и поэта, оказавшего влияние на творчество своей первой жены Агнии Барто и жизненный выбор Сюзанны… Восемнадцатилетней она вошла в дом Серовых — потомков великого русского художника. Получила актерское образование в Школе-студии при МХАТ, играла в «Современнике» и в театре на Малой Бронной… В тридцать три года начала писать стихи. Спустя несколько лет стала режиссером на Центральном телевидении. Затем новый перекресток — и звание профессора в Российской академии театрального искусства… Постоянное открытие себя заново. «Вы умеете. Вы знаете. Вы правы…» (Лев Озеров).