Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Макс Койфман

Дочь военного времени по имени Сарра

В то неспокойное утро от железнодорожной станции Ессентуки отходил санитарный поезд, в одном из вагонов которого находилась военврач 2-го ранга Адель Стобская со своей дочерью. Но как только начальник поезда увидел юную пассажирку в школьной форме, он чуть было не нажал на стоп-кран... Узнав, что отец девочки на фронте, и ее не с кем было оставить, он понял, что иного выхода у доктора Стобской не было.

– А зовут-то тебя как, голубушка?

– Сарра.

– О, имя-то, какое, библейское, будешь помогать раненым, так и быть...

В тот миг Сарра почувствовала себя взрослой и нужной. Но ненадолго!

Поначалу, когда всюду горело, ухало и бомбы ложились по соседству с поездом, Сарра забиралась на верхнюю полку(!), накрывалась одеялом и, уткнувшись лицом в подушку, тихо плакала. Плакала она и тогда, когда в вагон поднимали раненых: кого – без руки, кого – без ноги, кого – «закованного» в гипс или в бинты. Тихо плакала она и тогда, когда раненые бредили, стонали, просили смерти...

В вагоне было жарко и душно, пахло потом, мочой, хлоркой, от марлевых повязок отдавало запахом мази, запекшейся крови и гноя. И Сарру, как подменили: ни дрожи в коленях, ни слез... Она перестала бояться, она не успевала бояться, зато успевала и воду подать раненым, и чаем напоить, и ложечкой покормить, и утку поднести, и подушку с одеялом поправить... Мыть пол она тоже умела, протирать пыль, сменить постель, постирать бинты, письма за раненых написать... Когда же кому-то из раненых было трудно сдержать стоны, шептала: «Потерпи, миленький, потерпи, я вот маленькая и тоже терплю». А в редкие минуты затишья Сарра становилась посреди вагона и читала наизусть стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Бывало, пересказывала книгу о Робинзоне Крузо или книгу о бесстрашном Дон Кихоте... Глаза ее светились тогда, подкупал приятный мягкий голос с улыбкой. Она была любимицей вагона, ей улыбались, звали ее, то Саррушкой, то доченькой, то чернавкой, то смелой жидовочкой: не бежала с поезда, когда от бомбежки содрогались рельсы, дыбились вагоны, и осколки вдребезги разносили окна.

Одно только не знали раненые, как однажды она струсила и, прижимаясь к земле, вместе с перепуганными врачами, медсестрами и ходячими ранеными бежала куда-то в темноту, в сторону от поезда, от смерти, которая сотрясала вагоны, засыпая их безжалостными бомбами... Потом, вернувшись в вагон, Сарра мучилась, что струсила, что бросила несчастных раненых, лишь бы себя спасти. И тогда она дала себе слово оставаться с ранеными при любой бомбежке... и будь что будет... Но об этом она даже маме не призналась: не хотела, чтобы она сочла ее дурочкой...

Самое ужасное случилось потом, по дороге в Баку, возле станции Тихорецкая, когда их поезд с ранеными убивали в упор. Повсюду слышались крики, стоны, все еще тлела трава, догорали шпалы, вагоны, раненые и Сарра, не поднимая головы, звала маму, папу, Сережу...

С Сережей Коштоянцем Сарра ходила в одну школу. Уроки делали вместе. Подолгу разглядывали марки, монеты, значки. Играли в шашки, читали рассказы Чехова или путешествовали по разным странам по карте. Когда их взгляды встречались, они терялись, робели, опускали глаза, но до поцелуя не доходило, хотя девчонки и мальчишки из их класса вовсю уже целовались и клялись в любви...

Сарре было интересно с Сережей. Смешной, шумный с белозубой улыбкой, он засыпал ее шутками, а по вечерам «водил» по звездному небу. Когда же война приближалась к городу, они обменялись фотографиями на память, не зная, встретятся ли...

После бомбежки возле железнодорожной станции Тихорецкая оставшихся в живых раненых увезли в Баку, в госпиталь. Врачей и медсестер с проявлениями контузии распустили «по домам»...

Пристань в Баку была забита стариками, женщинами, детьми. В небе висели дирижабли, которые прикрывали город, нефтяные скважины и цистерны от немецких самолетов. На пристани не хватало барж, судов и плотов для отправки беженцев в Красноводск, а оттуда поездом – в глубокий тыл.

Где-то к концу третьего дня Адель с Саррой все же протолкнулись на палубу небольшого судна. Ночь была беззвездной, холодной, злорадствовал нудный ветер, волны, как с ума посходили: то накрывали судно с головой, то валили на бок, то чуть было не загнали на дно и без того неспокойного Каспийского моря...

Когда же судно дотянуло до Красноводского причала, все, кого не смыло волной, первым делом бросились к мусорным ящикам в поисках какой-нибудь еды. Потом надо было добраться до железнодорожной станции. Оттуда, взобравшись на открытую платформу эшелона с заводским оборудованием, отправились в незнакомый для них Таджикистан.

Ужасно жгло солнце, хотелось пить, мучил голод... Остановки были редкими. Когда же мама покидала платформу, чтобы набрать фляжку с водой и добыть что-нибудь из еды, Сарра боялась, что поезд вот-вот тронется, и мама не успеет подняться на ступеньки...

Поезд шел строго по графику, но возле станции Веревкино ему долго не давали «зеленый свет». Но тут Адель узнала, что в двух-трех километрах от станции находится кишлак Каракчикум. И Адель с Саррой покинули платформу и, выбравшись к обочине, стали ждать попутчиков. Потоптались минут двадцать и, не дождавшись ни одной живой души, поторопились к кишлаку...

Адель несла рюкзак с жалкими пожитками, справочником практического врача, фонендоскопом, флакончиками с йодом, зеленкой, валерианой и двумя новенькими шприцами с иголками. Сарра держала авоську с котелком, фляжку с водой и портфель-ранец со школьной формой, тетрадями, карандашами и альбомом с марками, монетами, значками и фотографиями – ее главное богатство...

Когда до кишлака оставалось рукой подать, их нагнала арба, запряженная одногорбым верблюдом. На арбе сидел седовласый таджик с белой бородкой, который заговорил по-русски, жутко коверкая слова:

– Куда ходим?

– Кишлак...

– От фашист бежал?

– Да...

– Твой мужа война?

– Да.

– Садись, арба везу.

– Спасибо.

– Давно кушал?

– Давно.

– Бери лапошка, ишо теплый.

– Спасибо...

– Дочь, как звать?

– Сарра...

– Сарра замуж надо...

– Она же девочка...

– А глядит, как большой чаловек!

– Ребенок она, ребенок.

– А ты сам, кто будешь? – обратился аксакал снова к Адели.

– Доктор...

– Дохтор – карашо. Нам дохтор надо... Кишлак большой, кибитка большой с красным крестом стоит, а дохтор нету.

И уже в кишлаке аксакал подогнал арбу к кибитке, где размещался медпункт...

– Тут будишь жить, пока я другой кибитка искай.

– Спасибо.

– Спасибо – это карошо... По-нашему: рахмат – хамин хуб...

Кишлак Каракчикум выглядел серым, унылым: глиняные кибитки с плоскими крышами и глиняными дувалами все были на одно лицо. Из-за широких дувалов, вдоль которых тянулся арык, выглядывали фруктовые деревья.

Адель с Саррой еще не успели оглядеться, как их сразу же обступили женщины в цветных рубашках, шароварах и тюбетейках с узорами. Белобородые мужчины тоже в узорчатых тюбетейках, широких рубахах на выпуск с поясным платком и в серых халатах. Черноволосые девчонки – в легких цветастых платьицах. Босоногие мальчишки с непокрытой головой, ловко забравшись на дувал, с любопытством разглядывали «чужих», так не похожих на них...

В медпункте Адель и Сарру приветствовала светловолосая медсестра, беженка из Ленинграда. Ее мать с отцом и трехлетним братиком умерли от голода. И только она одна добралась до Каракчикума, где она за какие-то полгода недурно заговорила по-таджикски...

Аксакал, который привез Адель с дочерью в кишлак, был вроде старосты. Придя в медпункт, спустя два дня, он не мог поверить: «И стенка белый, как малако, и занавеска как облако белый... Пойдем, дохтор, арба, покажу кибитка».

Неподалеку от медпункта аксакал с кишлачниками привел в порядок пустовавшую кибитку, во дворе которой росла одинокая яблоня. Посреди кибитки стоял сандал – низкий столик с подносом, на котором стоял чайник с пиалами для чая и супа. А на глиняном «топчане», возвышалась горка одеял и подушек. «Когда замерзай, ноги талкай под сандал, угли горячий туда сыпай, грелка не надо».

В кибитке Адель с Саррой по вечерам пользовались коптилкой. Соль, спички, мыло, мука, картошка... были как подарок с неба. Варили во дворе, в солдатском котелке, подвешенном на толстом проводе, который укладывали на две железные «рогатины», между которыми жгли кизяк или хворост. Отстоявшуюся арычную воду брали для чая и приготовления пищи, для других нужд пользовались водой из арыка.

Рядом с кибиткой, на пригорке, скучало старое тутовое дерево. Кишлачники собирали с него ягоды, ели их и заваривали ими чай...

Жители Каракчикума, хоть и сами были несыты, но медсестру и доктора с дочкой не забывали: кто – на чай звал, кто – на шурпу, кто – даже на плов...

Когда врачи Канибадамской районной больницы узнали, что каракчикумцы приютили у себя «русскую» докторшу, то несказанно обрадовались. Это и для них было, как праздник: теперь им не надо было тащиться в этот дальний кишлак к больному на арбе или на арбе с верблюдом. Вот и старались они, чтобы в том медпункте было самое необходимое для первой помощи.

Сарра убирала кибитку, приводила в порядок двор, варила, стирала, собирала хворост. Показывала соседским девчонкам и мальчишкам свой альбом с фотографиями, марками, значками и монетами. А они учили ее новым словам по-таджикски. Сарра буквально на лету схватывала слова, она уже знала, что альбом – это дафтар, монета – сикка, марка почтовая – маркаи почта, комсомольские значки – нишони комсомолии... что дерево – дарахт, хлопок – пахта, виноград – ток, арык – чуй... За каждое слово они ставили Сарре отлично. Не оставалась в долгу перед ними и Сарра: она помогала им справляться с примерами и с задачками по математике. Сама Сарра в школу не ходила, поскольку в кишлаке была четырехлетка, которую она еще до войны окончила. Зато вместе со всеми она собирала хлопок или виноград, где можно было наесться «от пуза», но вынести из виноградника ягоду – строго каралось.

Когда мальчишки и девчонки играли с кошкой или с собакой, Сарре виделся ее брат Изя. Он был старше ее на шесть лет. А в девять – его не стало: он умер от менингита. От мамы Сарра знала, что Изя был послушным и добрым мальчиком, любил бродячих кошек и собак. Кормил их, гладил... Когда же соседки спрашивали Сарру, отчего умер ее братик, говорила: «Водичкой подавился». Тетеньки смеялись, а мама с папой плакали...

Соседи по кибитке учили Сарру и тесто месить, и лепешки печь в тандыре, и шурпу варить... и корову доить, и козу... И всякий раз удивлялись, с какой легкостью ей удается их язык и стряпня.

В свои четырнадцать неполных лет Сарра выглядела рослой, стройной, красивой. Когда она шла по кишлаку, ее буквально «съедали» взглядом, особенно старики. Вот и повалили они к «дохктору», прося руки дочери для своих детей и внуков, обещая за это калым: большую кибитку, барана, кучу одеял, подушек... И Адель, чтобы не обидеть «сватов», улыбаясь, отвечала:

– Так ей учиться еще надо...

– Женщина много учить плохо. Женщина муж любить надо, детей делать, пока горячий кровь как вода бежит...

Когда Сарра шла по кишлаку, пацаны-подростки часто спрашивали ее:

– Ой, хушруча! Номат чи? Эй, красотка! Как тебя зовут?

– Номи манн Сарра! Меня зовут Сарра.

– Корхоят чих ел? Привет! Как дела?

– Хуб! Хорошо!

– Мебусам туро! Целую тебя!

– Месубам туро! Целую тебя! – передразнивала их Сарра и бежала к медпункту.

Сарра охотно помогала маме собирать лечебные травы, готовила настои из сухих листьев двудомной крапивы и сухих листьев тутового дерева для больных с простудой, бронхитом, астмой... А также отвары из гранатовых корочек при малярии, которая господствовала тогда в кишлаке.

У мамы Адели были карие глаза, полные губы и приятная улыбка. Она была необыкновенно добра, справедлива, не принимала вспыльчивость и грубость. Любила читать, слушать тихую музыку, готовить борщ, вареники с картошкой или с вишнями... Но больше всего ей нравилось петь. Не было воскресного дня или праздничного вечера, чтобы она не запела: «Ой, пiду я лугом, лугом...», «Тече рiчка не величка...», «Дивлюсь я на небо...», «Нiч яка мiсячна, зоряне, ясная...», «Где ж вы, где ж вы, очии карие»... Пела она и когда в ее жизнь ворвалась война, только теперь ее слушателями были раненые из эвакогоспиталя 2155, которых она сопровождала в тыл из прифронтовой зоны. Пела она и перед кишлачниками, когда они провожали на фронт своих сыновей, и плакала вместе с ними, когда в кишлак приходила похоронка...

Адель умела слушать, ее всегда ждали, звали «большой мамой». Когда она чувствовала, что не в силах помочь больному, она направляла его в районную больницу.

Кишлачники любили Адель, говорили «спасибо», звали к чаю. «Жара много сил тащит, чай пьешь, здоровый ходишь. Холод большой – чай тепло дышит». Но чай не всегда выручал Адель, порою, она уставала так, что, появившись на пороге, тут же погружалась в сон, едва добравшись до постели...

Не прошло и года, как кишлачники подарили своему доктору дюжину цыплят. Сарра от такого подарка заплясала от радости. Теперь ей было с кем поговорить, когда мамы не было дома. А вскоре и район выделил Адель козу с двумя козочками. Одну козочку Сарра звала Машей, другую – Дашей, а их маму – Маней. Сарра присматривала за ними, как за детьми, собирала для них траву, купала их, гладила. Маня поначалу брыкалась, когда Сарра пыталась ее подоить, а потом смягчилась: стала покладистой и послушной.

Как-то Сарра подняла подушку и – ахнула: на нее таращилась «черная вдова» – каракуртиха – самка ядовитого паука. Испугавшись, Сарра замахала руками, выбежала во двор и давай кричать, пока соседи не прибежали...

После этого случая Сарра долго не могла придти в себя: она плохо спала, часто просыпалась и с опаской заглядывала под подушку... Когда аксакал узнал про «черную вдову», сказал: «Такой зверь махай рука не любит и кричать не любит. Бери палка и бей башка».

Был день, когда ферганская плотина «лопнула» и вода стала затоплять кибитки, поля, дороги... Добралась вода и до Каракчикума. Адель с Саррой, курами и козами забрались на крышу кибитки и всю ночь поглядывали на тутовое дерево: как только вода начнет прибывать, они поплывут к тутовому дереву и спасутся... Но все обошлось: ближе к утру вода покинула кишлак...

...В тридцать седьмом году родители Сарры жили в Кривом Роге: в трехэтажном доме гостиничного типа. В одном конце коридора располагались туалеты, в другом – общая кухня. И все, кто находился на кухне, видели, как красноармейцы вывели из подъезда человека, затолкали его в машину и – увезли... Тогда-то Адель шепнула соседкам по кухне: «Никогда бы не подумала, интеллигентом прикидывался, а оказался... Вот и верь после этого людям». А в пятьдесят втором, когда по стране прокатилось «дело врачей», Адель вызвали в особый отдел, где ее долго и нудно допрашивали, с кем из «врачей-убийц» она была знакома... Вот тогда-то и вспомнился ей разговор на кухне. И только после смерти Сталина Адель оставили в покое...

Арон Троцкий, отец Сарры, был среднего роста, широк в плечах. Его смуглое лицо украшали волнистые волосы, высокий лоб, голубые глаза. Он, как и Адель, отличался добротой и порядочностью, любил уют, хорошую музыку. Отец баловал Сарру леденцами, пряниками, мороженым, новыми книгами, помогал собирать марки, значки. Он знакомил ее с живописью, театром, поэзией.

Арон Троцкий в молодости жил со своими родителями в Ростове-на-Дону, куда однажды приехал легендарный Лев Троцкий. И Арон помчался в театр, где его любимец Троцкий выступал перед активистами города. Арон, предъявив часовому паспорт, сказал: «Надеюсь, безбилетному Арону Троцкому разрешат послушать Льва Троцкого!» Арона впустили... А потом он с радостью рассказывал, что слушал самого... Но как только Сталин занес Льва Троцкого в «черный список», Арон никому об этом больше не рассказывал... И чтобы Арону больше не говорили: «Вы случайно не родственник...», он втиснул в свою фамилию букву – «и» и стал Троицким...

...В сорок четвертом Адель с Саррой покинули кишлак «і поїхали до себе, в рідну Україну». Добирались, где поездом, где на грузовике, где на телеге. И то, что они видели по дороге к дому, пробирало до боли и слез...

Остановились они в Красном Лимане, что в Донецкой области. Адель работала в поликлинике, а Сарра пошла в шестой класс. А через год после ранения и контузии к ним постучался Арон Троицкий...

Как-то в восьмом классе один «гаденыш» вывел на школьной доске: «Осторожно! В классе – жидовка!» А в лицо брякнул: «Ты здесь лишняя!» «Надо же, подумала про себя Сарра, там, в санитарном поезде, когда каждый день мог стать последним в ее жизни, она не была «лишней». Не была она «лишней» и в Каракчикуме, где ее вместе с мамой приняли, как родных. А здесь, на земле, где жили ее предки, где она родилась... ее как током ударило. Было обидно слышать такие слова. Они хоть кого бы задели. Хотела пощечиной обойтись, но воздержалась. Уже намерилась плюнуть в лицо, но и это было бы мало. Но тут вспомнился аксакал из Каракчикума: «Слово тоже кусай, как змея». И Сарра, как бы, между прочим, заметила: «А мне говорили, что ты умный, а ты просто ничтожный дурак!»

...В 1949 году Сарра подала документы в Харьковский институт иностранных языков: на английское отделение. Экзамены сдала хорошо, но помешала «пятая графа». И ей предложили французское отделение. Сарра – в слезы. Позвонила маме. Когда она услышала «не будь дуррой», успокоилась... После окончания института она вернулась в Красный Лиман, преподавала в школе французский язык. Хотела вступить в партию, но ей сказали, чтобы «повременила»... Больше в партию она не просилась. А если куда и просилась, то только в Израиль, куда она со временем и перебралась: поначалу с дочерью и внуком, а позже в Израиль приехали две внучки и правнук Сарры.

В Бейт-Шемеше, где Сарра теперь живет, она продолжает коллекционировать марки, монеты, значки, старые часы, открытки городов, в которых она бывает. Увлекается она шитьем и рукоделием, а в «Собеседнике», местной литературной гостиной, она время от времени читает стихи: по-русски, по-украински или по-французски.

Когда Сара Стобская узнала, что в Израиле действует группа «Розыск», она обратилась туда с просьбой, чтобы ей помогли отыскать... Сережу. Сережу Коштоянца. Коштоянца нашли. В Москве, откуда, спустя 66 лет, в телефоне прозвучало:

– Ты?

– Я.

– Быть такого не может.

– Может.

– А мне говорили...

– Важно, что мы нашлись...

– Да, да...

– А сам-то ты как?

– Живу, как видишь, дослужился до подполковника, сейчас на пенсии... Вот только сердце пошаливает да давление скачет. А ты-то сама, как?

– Нет больше со мной ни мамы, ни папы, ни мужа... Но есть дочь, сын, внуки...

Потом были и тревожные телефонные звонки, письма и – телеграмма: «Сережи нет больше с нами»...

...Все дальше и дальше уходит от нас в прошлое то тяжелое время... но, увы, уходим и мы – дети войны, не знавшие детства. Но самые счастливые из нас – это те, кто сохранил в себе маленькое солнце добра и радости жизни. Именно это сберегла в себе наша Сарра. Не потому ли достаточно ее нежной, светлой улыбки и нескольких теплых слов, чтобы стало как-то легче и спокойнее жить...