Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2014

Герман Владимирович Шуб		Феня Моисеевна Тумаркина (Шуб)

Борис Кобринский

Звено в звено…

Слышен бой часов. Им уже больше 100 лет. Они встречали и провожали многие годы нескольких поколений семьи, начиная с моих дедушки и бабушки. Я слышу этот бой часов днем и по ночам в течение почти 70 лет. И думаю, что именно они связывают меня с далеким 1910-м годом, когда они были подарены моими прадедушкой и прабабушкой. Так вещи и звуки соединяют поколения, хотя мы и привыкли называть их просто немыми свидетелями истории. Хотя для последующих поколений жизнь их давних, а иногда и недавних предков превращается в призрачные картины истории.

Бьют часы, и я вспоминаю дедушку Германа Владимировича Шуба, которого мне не довелось увидеть, любимую бабушку, маму, папу, брата.

До определенного времени я мало или, как оказалось, почти ничего не знал о прошлом своей семьи до революции и в первый послереволюционный период. Но когда я стал узнавать все больше, то мои родные встали передо мной как живые персонажи истории нашей страны. Я часто мысленно представляю известных мне лишь по рассказам людей, пытаюсь разгадать их мысли в те или иные моменты жизни, и они как будто обретают плоть и кровь. К сожалению, приходится согласиться с Дмитрием Мережковским, что как «вчерашнего дня не помнят однодневные бабочки: так мы не помним предыстории». Но, соглашаясь с тем, что нередко это является правдой, я теперь убежден, что при желании история может подняться из рассказов, слышанных нами, в образах живых людей.

Вернемся же к фактам из жизни моей семьи. В детстве я знал, что мой дедушка давно умер. И видел только одну его маленькую карточку, о которой знал, что она последняя при его жизни. Я и привык считать ее последним его прижизненным изображением. Но так было до 1961 года, до XXII съезда правящей тогда коммунистической партии. Если XX съезд лишил Сталина имени «отца народов» и поколебал его роль в жизни страны, то XXII сверг его с пьедестала в умах многих людей. Увы, не всех.

Вот в этот период между съездами я и узнал, что известная мне фотокарточка не связана с концом жизненного пути моего дедушки. Знакомство с истиной в более ранний период могло стоить свободы или даже жизни моим близким в случае, если бы я поделился опасной информацией с кем-то еще. Как пишет в своих воспоминаниях Борис Васильев, «эта предусмотрительность спасла очень многих, поскольку советские карательные органы никогда не знали истории, да и не интересовались ею». А жизнь дедушки была тесно связана с историей нашей страны. Он был бундовец. А нужно помнить, что в 1898 г. Бунд – Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России – принял участие в подготовке и проведении I съезда РСДРП и вступил в общероссийскую партию как организация, автономная в вопросах, касающихся еврейского пролетариата. Политическое обоснование созданию специальной еврейской рабочей организации дал Юлий Мартов в своей речи, произнесенной на майском празднике в Вильно в 1896 году. Я упоминаю здесь Мартова в связи с его последующей близостью с Германом Шубом. Их связывало не только сходство взглядов, но и большая личная дружба. Родившийся в 1920 году у Германа сын Юлий был назван в честь Мартова.

V конференция Бунда в 1902 году призвала отвечать на террор царизма «организованной местью». Именно к этому времени относится рассказ моего дяди Даниила Шуба о том, что Герман в 14 лет носил браунинг для защиты на случай погромов. И, по рассказам, они успешно противостояли погромам в Минске. В то время он учился в Минской гимназии, но за участие в студенческих «беспорядках» был исключен и в последующем сдавал курс учебы экстерном.

Членом Бунда он являлся с 1904 г., с 16-и лет. В 1905, в 17 лет, Герман участвовал в боях на Пресне, где был ранен, получив удар шашкой. С августа 1912 г. Бунд формально признал себя частью меньшевистского крыла РСДРП. Видимо это послужило усилению связей с меньшевиками, в том числе и с петербургскими. Сохранилась фотография с надписью «От друзей-петербуржцев». В Бунде он состоял до его роспуска в 1921 г., но фактически после 1918 г. активного участия в работе партии не принимал. Здесь нелишне вспомнить, что после Февральской революции Бунд отрицал возможность немедленного перехода к социализму.

Учился Герман в Императорском московском университете, который кончал экстерном по экономическому отделению в связи с тем, что с весны 1909-го по июнь 1916 года работал в городе Пензе в земской статистике в должностях – от регистратора до помощника заведующего областным статистическим отделом. Заведующим отделом был административно высланный меньшевик Владимир Густавович Громан, которому Герман Шуб был рекомендован профессором Н.А. Каблуковым – российским экономистом, статистиком, общественным деятелем. Громан сыграл большую, в том числе и трагическую роль в судьбе Германа Шуба. Но я не имею возможности останавливаться здесь на его истории его жизни.

Вернемся к Герману Шубу, опустив часть его биографии, и перенесемся в начало 1917 года. Сразу после февральской революции, день которой дедушка всегда по-особенному праздновал, ходил с красным бантом, он уехал в Петроград. И вскоре был избран в Петросовет от одного из полков Петроградского гарнизона (не могу не отметить, что это меня крайне удивляло ввиду несоответствия его облику интеллигента, пока я не прочитал у Суханова о любви кронштадтских матросов к Луначарскому, что указывает на важность именно идейной близости, а не языковой или внешней похожести). Нужно заметить, что Петроградский совет являлся главным координирующим органом советов в стране в тот период, до проведения в июне 1917 г. Всероссийского съезда рабочих и солдатских депутатов и избрания ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов. Герман становится членом экономического отдела Петросовета с мая 1917 г., затем экономического отдела ВЦИК, образованного на его базе с 1.07.17 г. Заведовал отделом меньшевик Ф.А. Череванин, дружеские связи с которым прерывались лишь последующими арестами. В Россию возвращается Юлий Мартов. И продолжаются дружеские и рабочие встречи с лидером меньшевиков-интернационалистов.

Здесь хочется прервать нить повествования и отметить, что лидер левых меньшевиков Мартов, несмотря на свою левизну в РСДРП(м), был всегда далек от кровожадности большевистского крыла РСДРП. Видимо, это позволило знаменитому писателю Леониду Андрееву записать в начале 1918 года в своем дневнике: «…Все эти эсеры, Черновы, Плехановы, даже Сухановы и Мартовы, …не были революционерами. Ни непреклонного духа, ни жестокости, ни революционной ярости и силы в них не было». Конечно, трудно согласиться с утверждением, что большинство этих людей не были революционерами. Но несомненно отсутствие неистовства позволяло большинству из них до последней минуты искать пути сближения с представителями либеральных партий и движений в труднейший для России постмонархический период марта – октября 1917 года. Это же явилось и причиной их участия во Временном Совете Российской республики, получившем название Предпарламента. 22 сентября 1917 года Демократическим совещанием Г.В. Шуб также был избран от экономических организаций членом Всероссийского Демократического Совета, составившего ядро Временного Совета Российской республики (Предпарламента). Туда же были избраны и его друзья Юлий Мартов, Федор Череванин, Владимир Громан.

Здесь же нелишне напомнить, что между членами различных направлений внутри РСДРП поддерживались товарищеские отношения, независимые от идейных разногласий. Примером может служить тот факт, что к своему отцу, моему прадедушке, Герман однажды привел переночевать (или на больший срок) большевика Крыленко, впоследствии «прославившегося» процессами над своими товарищами. А тогда купец 1-ой гильдии спрятал его у себя в доме. Это говорит, наверно, не столько о взглядах либерального купца, сколько характерно для того времени. И вновь хочу процитировать Леонида Андреева, который 22 апреля 1918 года пишет в дневнике: «Сто с лишком лет революция была религией Европы, революционер – святым в глазах друзей и врагов».

После Октябрьской революции Герман трудится в Северной продовольственной управе (председатель – Громан) Союза коммун северной области, включавшего Петроградскую, Новгородскую, Псковскую, Олонецкую, Архангельскую, Вологодскую, Северо-Двинскую и Череповецкую губернии. И в последующем Шуб и Громан неоднократно работают вместе. Но в те годы людей быстро перебрасывали с одного места работы на другое. Шуб работает в «Продпути» заведующим экономическим статистическим отделом, а в 1918 или 1919 г. доставляет эшелон с хлебом из Царицына, руководит учетно-статистическим отделом (в то же время там работает Сергей Цедербаум, брат Юлия Мартова), в Наркомпроде заведует учетно-статистическим отделом. Затем в Наркомпросе, в Наркомтруде, в газете «Экономическая жизнь», в ВСНХ СССР. С 1926 г. по июнь 1928 г. в Госплане при Совете Труда и Обороны СССР в должности заведующего сектором районного конъюнктурного отдела, одновременно являясь членом президиума конъюнктурного Совета. Уходит из Госплана из-за разногласий с Громаном, соглашающимся на неоправданную коррекцию плановых показателей. И разрывает с ним многолетние дружеские отношения. Пишет жесткие рецензии на статьи в «Экономической жизни». И начинает работать на последнем перед арестом месте – в Московском областном статистическом отделе.

Периодически дома происходят обыски. При одном из них, в 1923 году, моя бабушка стоит с младшим сыном Юликом на руках, прикрывая ящик стола, где лежит журнал «Социалистический вестник». Этот журнал меньшевистской организации, выходящий за границей, скорее всего, мог быть получен от Череванина.

И вот обыск в 1929 году. Жена Германа, моя бабушка спрашивает: Могу я позвонить мужу на работу? И получает ответ: Его там уже нет.

Мою 13-летнюю маму Мирру (всю жизнь близкие ее называли Мика) и ее 8-летнего младшего брата Юлика отправляют погулять. Но они не играют, а сидят с мячами в сетках на бульваре (на Девичьем поле) в ожидании старшего брата Дани с сообщением о возвращении папы, но постепенно к ним приходит понимание, что этого не будет. Тогда дети многое рано понимали.

Во внутренней тюрьме ОГПУ (на Лубянке) у бабушки не принимают подушку, которую она принесла для мужа ввиду трудностей сна после ранения от удара шашкой во время боев 1905 года.

И вот приговор. Списки от самого потолка. Моя мама, стоя на столе, читает список для всех и расстраивается, найдя фамилию отца с решением – ссылка, а ей говорят «беги к маме, она будет счастлива».

В то время еще удавалось иногда увидеть отправляемых на вокзале. Но это прощание взглядами и жестами. Арестантский вагон на крайнем пути (в места ссылки ОГПУ отправляло, как правило, маршрутным порядком). Моя бабушка Феня с детьми, сестры Германа Динора и Тиля, мать Германа (моя прабабушка) стоят через платформу. Короткое отступление: Около вагона поезда, на котором должны везти дедушку, военизированная стрелковая охрана – стрелки, как говорила всю жизнь мама, а я удивлялся этому названию, пока не встретил это в «Архипелаге ГУЛАГ». Но вернемся на вокзал в 1929-й год. Дедушка показывает руками усы, и Тиля догадывается, что он хочет, чтобы привезли отца – Владимира Исааковича – проститься, и срочно едет за ним (его не взяли из-за плохого самочувствия – сильной одышки). И когда они приезжают, мой дедушка делает руками знак благодарности. Это была их последняя встреча.

Доставленный в Алма-Ату, он был расконвоирован сразу же на вокзале. И начал работать научным сотрудником Госплана Казахской АССР. Летом 1930 г. бабушка с мамой и Юликом едут в Алма-Ату. Поездка занимает более 7 суток, во время которых бабушка заболевает энтеритом, лежит и только пьет воду. К счастью, помогают едущие с ними геологи, одновременно советуя не звать врача, иначе бабушку снимут с поезда и потом ее не найти.

Поезд опаздывает больше, чем на сутки, сможет ли их встретить мой дедушка? «Смотрите в окно, может быть, увидите папу», – говорит маме и Юлику их мама. И увидев его, мама кричит «Папа, папа!», и ей вторит ее брат Юлик. И вот их папа, услышав, спешит к вагону. [Я пишу эти строки, и у меня сжимает горло, и ощущение близких слез от того, что должны были переживать в тот момент дорогие мне люди]. Но, наконец, они добрались. Начальник Казплана дает Г.В. Шубу разрешение жить с семьей на даче под Алма-Атой. И ему даже предоставляют тележку, запряженную осликом, чтобы ездить отмечаться в местном ГПУ.

Германа очень беспокоит воспитание детей, это видно и по его вопросам в посылаемых им открытках. В Алма-Ате он спросил у своего сына Юлика, которому шел 10-й год, какую газету он читает. И на ответ: «Пионерская правда», сказал, что нужно читать «Правду», но уметь читать между строк. И добавил: «Нельзя заставлять детей думать в определенном направлении. Это может быть во взрослом возрасте. А так детьми манипулируют». Юлик счастлив встрече с отцом и хочет остаться в Алма-Ате, идти учиться в 5 группу (так тогда назывались классы), но его отец, мой дедушка, уже имеет информацию об арестах в Москве и поэтому категорически этому противится.

«Надвигались иные годины», когда на людей запросто навешивались любые ярлыки, и они шли в тюрьмы и под расстрел. А истоки этого нужно искать в якобинстве, а если ближе, то в начале ХХ века, еще до первой русской революции. В воспоминаниях Н. Валентинова (Вольского), близкого к Ленину в период 1903 года, переданы слова Ильича, касавшиеся правомерности вопросов критики марксизма: «… Плеханов мне однажды сказал: «Сначала налепим на него бубновый туз, а потом разберемся». А я считаю, что на всех, кто хочет колебать марксизм, нужно лепить бубновый туз, даже не разбираясь. Такой должна быть реакция всякого здорового революционера». В полной мере это начало применяться после Октябрьской революции.

Во время празднования дня рождения бабушки 19 августа 1930 г. под Алма-Атой дедушка и его друзья-ссыльные бундовец Михельс, меньшевик Кибрик, эсеры Мухин и Чернов – все «бывшие» по терминологии ОГПУ, хотя взгляды не меняются по указаниям и решениям – поют революционные песни, сидя в саду на бревнах. Моей маме на всю жизнь запомнилась одна из них:

Многое я узнал в тот период, когда общество «Мемориал» собирало информацию о невинно репрессированных, и мы по крупицам восстанавливали прошлое. А вот сведения том, что Герман Шуб был избран членом Предпарламента могли остаться мне навсегда неизвестны. Несомненно, об этом знала бабушка, но не знал даже старший сын Даня, рассказавший мне перед своим отъездом в Израиль то, что было ему известно. И вдруг, будучи на физическом факультете МГУ, я увидел в 1993 году в книжном ларьке биографический словарь «Политические деятели России 1917». Не могу объяснить себе, что заставило меня открыть именной указатель этой книги и посмотреть на букву Ш. И вот я увидел там фамилию Шуб. Позже я обнаружил фамилию дедушки в «Записках о революции» Суханова и во втором томе книги «Меньшевики в 1917 году». Но это был уже целенаправленный поиск.

Повторный арест дедушки по так называемому «Делу меньшевиков». Он опять во внутренней тюрьме на Лубянке. Сразу после ареста, опасаясь репрессивных действий в отношении семьи, объявляет голодовку, требуя письма от родных. И следователь просит принести письмо со всеми подписями. Когда моя бабушка Ф.М. Шуб принесла подписанное ею и всеми детьми коротенькое письмо о том, что все в порядке, следователь даже попенял ей: «Ваш муж из-за этого письма голодает, а Вы так мало написали».

Из очень короткого дела и даваемых ответов видно, что следователь был вынужден быстро отказаться от попыток получения необходимых показаний. Как позже дедушка рассказал бабушке, ему не давали спать, яркий свет горел в камере круглосуточно. Какие меры применяли к нему на самом деле, можно только гадать. Но М.П. Якубович в официальном письме генеральному прокурору писал в 1967 году, что «вразумляли» физическими методами воздействия – избивали, душили, держали без сна, сажали в карцер.

Ввиду отказа от всех предъявляемых обвинений, на процесс Герман Шуб выпущен не был, хотя его фамилия упоминалась во многих показаниях. Он был осужден решением Коллегии ОГПУ на 8 лет тюремного заключения.

И вот Бутырка, затем Краснопресненская пересылка. Свидание в Бутырской тюрьме после приговора, где, по словам Ф.М. Шуб, он сумел сказать ей, что сразу заявил следователю после предъявления обвинения: «Я в вашей комедии участвовать не буду». В ответ на что следователь сказал: «Обойдемся без Вас». (Он специально говорил тихо, а кругом стоял шум, и охрана не смогла услышать его слова). Это в целом соответствует материалам дела, с которыми я познакомился в 90-х годах, хотя именно эти слова там не зафиксированы. Впервые услышав звон во время свидания, Юлик с ужасом спросил: «Он в кандалах?». А после свидания бабушка сказала детям, по словам моей мамы: «Много мужей в таком положении и много жен в таком положении». Позднее свидания проходили в Ярославской тюрьме (бывшем Ярославском централе), тогда это называлось политизолятор, позднее тюрьма особого назначения – ТОН (мы специально ездили в 70-х годах посмотреть здание этой тюрьмы; с маминых слов, она практически не изменилась).

Ко дню рождения бабушки дедушка выращивал в камере цветок ей в подарок. Но незадолго до свидания надзиратель вырвал его из горшка при обыске в камере. Дедушка объявил голодовку. И начальник тюрьмы купил ему цветы для подарка бабушке. А другой надзиратель помогал ему завязать шнурки перед свиданием (так как он не мог нагнуться из-за сильной одышки). Такие еще встречались тогда тюремщики, позже этого не было. Таких людей Короленко в свое время называл «добрыми людьми на скверных местах».

Одно время дедушка находился в Верхнеуральском политизоляторе, куда бабушка ездила к нему. От железной дороги это было больше 200 км санями, дело происходило зимой. Находясь там, он требовал перевода обратно в Ярославль, объявлял голодовку, чтобы семья могла приезжать к нему. И его вернули в Ярославский политизолятор. Такие еще были времена. А затем, когда его перевели в Челябинск, свидания уже были запрещены. В начале 1938 г. Ф.М. Шуб получила в НКВД СССР устную справку, что срок заключения увеличен «тройкой» на 10 лет без права переписки.

По поводу так называемого меньшевистского процесса бабушка говорила мне незадолго до смерти, что там был один активно действующий меньшевик Иков, и он – провокатор. Она могла знать об этом от Череванина, бывшего видным меньшевиком и близким другом семьи, который мог рассказать ей это в недолгий период пребывания в Москве между арестами. А подтверждение этому имеется в изданных материалах «Меньшевистский процесс 1931 года» в протоколе допроса Икова В.К. и в письме М.П. Якубовича генеральному прокурору СССР после реабилитации. Речь идет о «Московском бюро» меньшевиков, секретарем которого Иков являлся или представлялся, о его упоминании по поводу информации им ГПУ. Косвенным указанием на его связи с органами является и факт, что он был единственным из осужденных по делу «Союзного бюро РСДРП», кому после отбытия назначенного ему срока было разрешено в 1939 г. возвратиться на жительство в Москву.

От бабушки я слышал и о роли Громана, который оговорил всех, будучи неспособен отказаться от коньяка и угощений. В том же письме М.П. Якубовича генеральному прокурору СССР: «… когда осужденные по процессу «Союзного бюро» были доставлены в верхнеуральский политизолятор, Громан в помещении «вокзала» изолятора, где производился обыск прибывших арестантов, громогласно, с отчаянием и негодованием, восклицал: «Обманули! Обманули!» … Следователи подпаивали его и получали все желательные для них показания. Уже во время процесса, в ожидании отправки после судебного заседания во внутреннюю тюрьму ОГПУ – меня возили в одной легковой машине с Громаном – я был свидетелем разговора с ним следователей: Ну как, Владимир Густавович, сейчас подкрепимся коньяком?» – говорили они ему. «Хи, хи, хи, – подсмеивался Громан, – да, уж, как всегда»».

Бабушка почти до конца жизни надеялась, что ее муж, Г.В. Шуб жив (находится в тюрьме или лагере). И когда сын Даня сказал ей, что получено свидетельство о смерти, а это был 1962 год, она спросила: «Значит, его нет?». Но этот документ был фальшивкой, указывавшей смерть от паралича сердца в 1942 году. А после получения в 1991 г. официального письма о расстреле моего деда в 1937 г. мой папа рассказал мне, что когда его увольняли из НКВД, где он работал экономистом, то сотрудник отдела кадров в объяснение сказал, что отец его жены расстрелян в 1937 г. как враг народа. И папа никогда и никому об этом не говорил, так как был предупрежден о необходимости хранить это в тайне.

Представление о личности деда Шуба и его взглядах сформировалось у меня под влиянием рассказов бабушки, мамы и ее братьев. Определенное представление дают пометки в тексте драмы Г. Ибсена «Бранд», одной из немногих книг из его комнаты, оставшихся в семье после ареста дедушки. Так, в предисловии к этой книге отмечены слова философа Кьеркегора: «Всегда и везде серьезно относись к делу, помня закон: или – или; т.е. или ты тот, кому надлежит совершить это дело, кто призван на это и, безусловно, готов пожертвовать всем ради выполнения его; или – ты не тот, и в таком случае серьезное отношение твое к делу должно выразиться тем, чтобы попросту не браться за него вовсе». Там же он подчеркивает фразу – «Не самое подвижничество или мученичество, но то, что человек по доброй воле решается на него, превращает венец терновый в венец жизни вечной» и пишет рядом на полях «Стремиться к свободе». В тексте драмы им отмечены многочисленные места, среди которых такие строфы:

При этом следует иметь в виду, что дедушка был атеистом. Еще более важным и абсолютно соответствующим его внутреннему содержанию, по рассказам близких, является следующее отмеченное место:

Дедушка отличался бескомпромиссностью как в отношении друзей, так и врагов. Когда В.Г. Громан, с которым его связывали многие годы совместной работы и партийной деятельности, пошел на компромиссы в оценке экономических перспектив развития страны, дедушка перестал с ним общаться. Аналогичным образом, он занял жесткую позицию на допросах, что видно из его дела, с которым мне довелось познакомиться в архиве ФСБ в 90-х годах.

Но жесткость позиции по отношению к другим требовала внутренней борьбы или усилий, подавленной жалости. Именно так я могу интерпретировать, то, что им были отмечены следующие слова Бранда:

Несомненно, нелегко дедушке давались многие решения, лишавшие детей общения с отцом, а в дальнейшем и создававшие риск гибели дорогих ему людей. А он был любящим отцом и мужем.

Раскрепощение Человека соответствует истинному социалистическому идеалу и отсюда проистекает трижды отмеченное место в той же ибсеновской трагедии:

Характеризует дедушку и надпись, сделанная на книге Л. Войтоловского «Очерки истории русской литературы XIX и XX веков», подаренной детям: «И к художественной литературе следует подходить с точки зрения борьбы общественных сил, но нельзя это превращать в однобокость, и помнить надо и об художественной ценности. Мама и папа. 18/XII-27 г.» Дедушка хорошо знал и любил музыку, живопись, скульптуру, литературу.

* * *

Об авторе: Борис Аркадьевич Кобринский – детский врач, специалист по медицинской информатике, эссеист, литературовед, писатель.