Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2014

Рисунок автора

Николай Пропирный

Like a million! Или мечта в камне

Боря Файн работал на христианском кладбище. Такая уж была его удача. Вообще-то, после переезда в Штаты, удача от Бори отвернулась, если, конечно, вообще когда-нибудь обращала на него внимание. Английский решительно не поддавался, а «немецкий со словарем», ученный в средней школе под руководством строжайшей Ольги Никитичны, оказался не востребован. Равно как и приносившая в Советском Союзе невысокий, но стабильный доход профессия бухгалтера – во всяком случае, в том ее виде, какой мог продемонстрировать Боря со своим недоанглийским. И в целом со стабильностью было плоховато. Полуподпольная «русская» фирмочка по ремонту электробытовой техники, где в течение года подвизался Боря, вдруг окончательно ушла в глухой андеграунд, оставив на поверхности незадачливого бывшего бухгалтера с неоплаченной трудовой неделей, китайской крестовой отверткой и парой древних микроволновок. От непривычной американской пищи, постоянных стрессов или просто в силу накапливающегося возраста Боря начал полнеть, а предмет его гордости – густая черная шевелюра – осыпалась, как осенний лес…

Последний удар по бориным представлениям о стабильности нанесла жена Ленка, любовь со школьных лет. При помощи очкастого прощелыги-адвоката она впечатляюще быстро и ловко развелась с Борей – благо делить за неимением нажитого было нечего – и уехала к какому-то внезапно образовавшемуся троюродному брату в Цинциннати…

Сосед-кубинец, видевший, как Ленка запихивает в машину коробки и гундосящего трехлетнего Илюшку, а Боря стоит у подъезда, потерянно опустив руки, зашел проявить мужскую солидарность. Когда ящик с пивом почти опустел, кубинец поднялся, чтоб увидеть поближе расставленные всюду смешные фигурки животных и человечков, вырезанные из кусочков песчаника и обломков пенополиуретана.

Скульптура, как, не осмеливаясь произнести это вслух, называл Боря свое увлечение, занимала все свободное время бывшего советского бухгалтера. А, здесь, в свободной Америке, свободного времени у него образовалось предостаточно.

Когда-то Боря сделал, пожалуй, единственный в своей жизни решительный шаг и попытался поступить в художественное училище, несмотря на слезные протесты мамы («Твой дед Борух Файн был бухгалтер. И кормил семью! И твой папа Абрам Файн бухгалтер. И кормит семью! И тебе, Боря, Боря-а-а, – кормить семью!») и ехидное неодобрение отца («Ну еще одного тунеядца я, благодаря счетам, прокормлю. Но стройматериалы твои, Вучетич, имей в виду, оплачивать не буду!»).

Его работы даже не приняли на конкурс. К радости и гордости предков он, пристукнутый позором, пошел учиться на бухгалтера.

– Ты режешь по камню? – кубинский английский оказался куда понятнее общеамериканского, а может, дело было в количестве выпитого пива…

– Ну, типа того…

И тут борина удача послала ему первую робкую улыбку. Из того, что кричал, хлопая его по плечам и радостно гогоча, кубинец, Боря понял, что тот приглашает его поучаствовать в халтуре. Подменяя заболевшего соседского напарника, Боря должен был заняться ремонтом тротуаров, а именно – пилить бетонную плитку…

…Халтура подходила к концу, но удача продолжала издали помахивать Боре ручкой. Бригадир-китаец, неизменно хваливший борино качество резьбы по плитке, обещал похлопотать перед своим родственником, работавшим в кладбищенской каменотесной мастерской, и обещание выполнил. Так Боря начал работать на христианском кладбище.

Привезенная из Союза отцовская кепка, которой Боря прикрывал лысину во время работы, пропиталась мраморной пылью, а после стирки села и теперь, распустившись, больше напоминала картуз. Вкупе с разросшейся бородой, отпущенной, чтобы отвлечь постороннее внимание от исчезающей шевелюры, кепка придавала Боре узнаваемо ортодоксальный вид. Это создавало некую ироническую двусмысленность, если учесть, что основным бориным занятием было изготовление надмогильных крестов. И коллеги, впрочем, вполне добродушно, подшучивали над бородатым евреем, старательно украшающим захоронения христиан…

Выпиливать из белых мраморных плит однотипные кресты – занятие не самое интересное, но все-таки дело, почти сродни любимому, плюс какие-никакие деньги. Было и еще одно. Мелкие обрезки мрамора дробились и высыпались на кладбищенские дорожки, а более крупные куски Боря с разрешения мастера забирал домой. Таким образом, у него всегда был материал для изготовления смешных фигурок, которые он потом с удовольствием раздаривал товарищам по цеху.

Как-то Боря так аккуратно вырезал из плиты будущее надгробье, что она не раскололась, и, упав на траву, образовала широкий белый контур вокруг зеленого креста. Дробить было жалко. Боря решил забрать плиту домой и уже там распилить на нужного размера кусочки. Он оттащил ее поближе к выходу, положил на землю и присел на корточки, чтобы перевести дух.

– Tiptop! – раздалось из-за спины.

– Ну, типа того, – отозвался Боря, поворачиваясь.

– Wow! Так ты типа русский? – перед ним, белозубо улыбаясь, стоял подтянутый пожилой джентльмен в элегантном темно-синем костюме.

– Ну, типа того…

– Nuts! И где я могу заказать такой… how it’ll be… а! Цветник? Стоит крест, цветник, как его тень. Белый крест – зеленый крест. Смерть – возрождение. Гениальный ход. Где купить?

– Типа?..

– Типа то, что ты тащишь! Купить где? Хочу такой теще на grave.

И тогда изумленный Боря объяснил, что тащит он никакой не цветник и не находку, а отходы производства. Белозубый цепко посмотрел на него и внезапно задал серию быстрых и точных, как боксерские удары, вопросов. И Боря совершенно неожиданно для самого себя почему-то коротко, но проникновенно расписал совершенно незнакомому человеку всю свою непутевую жизнь.

– Так, – собеседник подтянул свои безупречно отглаженные брюки и присел на корточки рядом. – Let’s talk.

Оказалось, что зовут его Аркадий, что попал он в Америку через Польшу и Израиль еще мальчишкой, благодаря отцу, родившемуся до войны в Белостоке, что дома по настоянию матери-киевлянки, говорили по-русски, и, наконец, что работает он адвокатом.

– Не люблю адвокатов, – выдавил Боря, вспомнив очкастого прощелыгу.

– А кто ж нас любит? – усмехнулся Аркадий. – Никто не любит. И правильно. Но сегодня я могу делать доброе дело. Тебе. Совсем бесплатно. То есть, absolutely. Всего десять процентов. Agree? По рукам?

– А делать то что? – спросил ошарашенный Боря.

– Я сам все сделаю. Твое дело – потом. Ты когда заканчиваешь running?..

– Ну, типа… через час.

– Ok. Значит, через час. Здесь. Ты станешь миллионером! Like a million!

Стараниями Аркадия борино случайное ноу-хау было запатентовано и вскоре приобрело немалую популярность на городских кладбищах. Миллионером Боря Файн не стал, но его небольшая фирма процветает – не в последнюю очередь – благодаря бориным бухгалтерским навыкам – и приносит стабильный доход. Боря снова женился, купил дом, растит дочку и оплачивает илюшкину учебу. И его больше не беспокоят ни упорствующий английский, ни растущие вес и лысина – по мнению его семейного адвоката Аркадия, только придающие ему солидности.

Бабушка-ведьма

– Нет, Верушка, ты как хочешь, а бабка твоя Пелагея Васильевна, царство ей небесное, была ведьма!

– Ну что ты несешь, теть Жень! Ну, какая ведьма?

Отправленный по позднему времени спать, я лежу на софе в зале. За стеной в кухне разговаривают мама, приехавшая девятичасовым автобусом, и тетя Женя, старый друг нашей семьи, считай, родной человек, – они с моим покойным дедом выросли в одной деревне. Деревенька Кулаково находилась неподалеку от этого городка, куда тетя Женя перебралась после войны. А потом и дед с бабушкой обзавелись тут дачей, – в двух кварталах от дома, где я сейчас валяюсь, прислушиваясь к разговору в кухне.

Бабушки не стало минувшей зимой, и потому лето я провожу у тети Жени, окруженный ее заботами. Интересно, одному в нашей избушке мне жить не разрешается, поскольку 13 лет – это слишком мало или слишком много?..

– …а такая и ведьма. Самая настоящая.

– Теть Жень, ты ж знаешь, как папа мать любил. Слова дурного никогда о ней не сказал. Ни в жизнь не поверю, чтобы бабка Пелагея кому-нибудь навредила…

– Нет, я зря говорить не стану. Зачем же напраслину на человека возводить?.. Грех это великий. Так что никакого зла Пелагея Васильевна никому никогда не сделала. А только ведьма она была, царство ей небесное.

– А если зла никому не делала, то с чего ты взяла, что она ведьма? Ну, с чего! – мама едва не кричит.

– С чего, с чего! – сердится на мамино упрямство тетя Женя. – Да все говорили, мол, тетка Пелагея – ведьма!

– Гос-споди-и! Мало ли, что о ком говорят. Как будто сама не знаешь – на улице вон хоть бы о тебе спроси, такого нарасскажут… Да не хочу я, убери! – стонет мама сквозь кашель. Она приехала из Москвы тяжело простуженная, и тетя Женя в лечебных целях поит ее самогоном с перцем. Средство, по ее убеждению, безотказное.

– Выпей. Сразу помягчает. Вер! Выпей, говорю. Во-от. А про бабку твою, если хочешь знать, я и сама все знала. Без чужих разговоров. Сама все видела… – тетя Женя многозначительно замолкает.

– И какое же такое «все» ты видела?

– А вот такое самое! Пошли мы с девками на престольный праздник в церкву к заутрене. До села далече, так что вышли в ночь. Через лес идем, темно-о. Но тропинка-то хорошо видна, да и нас много, галдим, – не страшно. И вдруг… – тетя Женя снова театрально замолкает, а потом неожиданно громко, – У-у-у! У-у-у!

– Да что еще за «у-у»?! – раздраженно отзывается мама, с трудом справляясь с кашлем.

– А то! Летит мимо нас тетка Пелагея на метле и вся светится! – в тетиженином голосе слышится торжество. Доказательство кажется ей абсолютно убедительным и совершенно неопровержимым.

– Ох, ты ж, Господи! – снова стонет мама. – Да не хочу я, теть Жень, больше этой дряни пить! Что ж за ерунда-то такая! На какой метле? Куда летит?

– А-то ты не знаешь, какие метлы бывают… Будь здорова! Ух! Эх ты, как пробирает!.. На, сальцем заешь… На обнаковенной на метле. А летела известно куда. В церкву. Я ее потом там увидала… Да… Летит, значит. У-у-у! Вот тут-то мы уж испугались… Попадали все сразу и глаза закрыли. Так что, я тебе точно говорю: колдунья была твоя бабка.

– Да-а?.. – ехидно переспрашивает мама. – А что ж это ей в церкви-то понадобилось, раз она была колдунья? А?!

Но тетю Женю не так просто сбить с толку.

– Мало ли, что ей в церкви надо было, я ж не спрашивала. Ни тогда, ни после. А как спросишь? «Чегой-то вы, тетя Пелагея, на метле в ночь летали?» Так что ли?... И потом… – она на мгновение задумывается, и тут ее осеняет, – Так может, она была добрая колдунья!.. А? Вот то-то и оно. Царство ей небесное…

Утренний смех Будды

Накануне вечером во время дождя я осознал себя Буддой, плывущим по реке жизни в цветке лотоса. И я проповедовал, грозя отказывавшимся от духовного окормления немедленным лишением благодати. Вернувшись домой, я позвонил одной своей бывшей любовнице и рассказал, что я – Князь Света и намерен немедленно даровать ей Истину. А когда она ответила, что в три часа ночи не готова выслушивать даже проповедь Сидхартхи, проклял ее, пообещав неисчислимые неприятности в нынешнем и всех последующих бытиях. Затем я уснул.

В том, что вчера вечером я стал Буддой, нет в общем ничего удивительного. В начале шестого позвонил Володя и, сообщив, что утром у него очень сильно чесался нос, выжидательно замолчал. Потом, когда мы уже встретились, он возмущенно сказал, что совершенно не хочет пить водки, но не может противостоять природе, которая заставляет. А когда стемнело и пошел дождь, я стал Буддой.

Кстати, почему именно Буддой? Мои познания о жизни и учении Гаутамы никогда не были обширными. И вообще из отцов-основателей и их присных мне всегда был наиболее симпатичен Иисус Навин. Но Будда – так Будда. И лотос – ничем не хуже других средств передвижения. По крайней мере, не гробанется, как Ту где-нибудь под Донецком. Словом, как я уже говорил, в том, что я вчера вечером во время дождя стал Буддой, ничего удивительного нет. Удивительно другое: утром я проснулся, оставаясь Буддой.

Доказательством тому было стойкое желание, чтобы все пошли на… вкупе с глубочайшим ощущением, что мне абсолютно все абсолютно по… Я даже подумал уйти в нирвану, но решил пока не сиротить мир и даровать ему Истину. Я сел в лотос и поплыл. Единственное, что несколько смущало мой безмерный покой, было желание утреннего секса. Но с другой стороны, любой секс неизбежно отягчается и физическими, и нравственными усилиями, а значит – без него стоит обойтись, дабы не напрягаться.

…Ощущая, насколько гармонично ложатся его мысли и ощущения в рамки догматов Учения, сложившихся утром, Будда молча хохотал, поднимая руки к солнцу. И солнце, застыв, отвечало ему.

* * *

Об авторе: Николай Григорьевич Пропирный – прозаик, поэт, публицист и журналист.