"Информпространство", № 188-2015 Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2015

Художник и его семья. 1970

Вера Калмыкова

Без устали длится

О Евгении Золотареве

Натюрморт с пепельницей. 1968

Здесь я в известном смысле — первопроходец: о Евгении Михайловиче Золотареве до сих пор почти не писали и не говорили. Вовсе не потому, что его творчество того не стоит; просто долгое время сам он того не хотел. Не считал нужным публиковать то, что делает. Не верил в самостоятельность и ценность своего «послания», которое, как каждый из нас, беспрерывно отправляет миру.

Однако время пришло. Быть может, к тому подтолкнули цифры: все-таки 80 лет — это серьезно, можно и позволить себе подытожить то, что прожил. За последние годы состоялось несколько его персональных выставок, одна из них — «Живопись ножницами» в центре социального обеспечения «Шаарей Цедек» (Москва, 2014). Золотарев также выпустил несколько книг-каталогов с коллажами и стихами.

Знакомство с ним принесло удивление и какую-то детскую радость. Так бывает, когда тебе делают странный, неожиданный подарок, и ты думаешь: ну вот, наверное, у этой вещи вот такое назначение. Потом выясняешь, что да, но есть и другое. Потом открываешь третье, четвертое, пятое…

На стенах в его квартире висят пастели и работы гуашью. Изысканные, чаще всего в четыре краски, пастели заставляют вспомнить многообразные изобразительные поиски XX века, навевают богатые ассоциации. Кого как, а меня культурный багаж привлекает больше, чем новаторство, хотя, конечно, это очень субъективно. Новаторам я как-то перестала верить, а усвоенный, природненный опыт вызывает доверие: возникает ощущение чего-то прочного и живого, как живо все, что растет из корней.

Тонкая, остроумная, разнообразная графика. Множество манер, сплетение, наложение художественных языков. Но для самого Евгения Золоторева все это вчерашний день; сегодня он занят коллажем, и здесь, наверное, действительно находится его момент истины. При этом более ранние его работы не теряют при сравнении с нынешними ни глубины, ни стилистической изысканности.

Я постепенно, очень медленно, выуживаю из него подробности его жизни, которыми он делится нехотя, и у меня постепенно складывается образ человека во времени — и узнаваемый по мемуарам других людей, и довольно нетипичный. Слышу о том, как перед арестом отца бравый чекист высыпал из пистолета патроны и дал мальчику поиграть, чтобы, как говорится, без дела не болтался. О художественной школе на Чудовке в Хамовниках, где преподавали В.А. Рожков, М.С. Перуцкий, М.Т. Хазанов, Б.В. Грозевский. О студии в Доме пионеров Сокольнического района, где попутно, параллельно с художественной школой и училищем памяти 1905 года, преподавал Владимир Акимович Рожков, памятный тем, что первым «открыл» Анатолия Зверева. О Строгановке середины пятидесятых, где Золотарев учился на факультете художественной обработки дерева…

Собственно, что пересказывать, если есть первоисточник?

«В студии, — рассказывает Евгений Золотарев, — занимались люди, прошедшие и Художественное ремесленное училище, в том числе и Толя Зверев. А в училище работали замечательные преподаватели, которые рассказывали ученикам про Сезаннов и Матиссов, что мне очень понравилось. В школе имелись ограничения, а в студии — нет. Мне, например, попала в руки книга Амбруаза Воллара о Сезанне, с мутными черными репродукциями — таинственная вещь, вроде Библии… Из Строгановки меня выгоняли в 1954-м за космополитизм. У нас была мода делать дипломы неспособным студентам полиграфического института. Мы учились на третьем-четвертом курсе. Один из неспособных полиграфистов был братом нашего сокурсника и жил около Центрального телеграфа, а напротив него располагалось злачное заведение под названием «Коктейль-холл», и работало оно допоздна. Возвращаясь как-то вечером от того полиграфиста, зашел я туда. Был я в рыжем лыжном костюме, ибо иной одежды у меня не имелось. Костюм был чудесный, штанишки заканчивались маленькой пуговичкой. Сижу я там, пью коктейль из трубочки. Наброски делаю — я всюду рисовал. Вдруг заваливает огромная компания, на французском языке разговаривают. А я его тогда знал. Оказалось, это труппа «Комеди Франсэз» в полном составе, в первый раз в Советском Союзе. Они почему-то сразу стали общаться со мной. Три человека увидели, что я рисую, и замечательный пожилой актер Луи Сенье попросил у меня пару набросков и дал мне автограф. Они сказали: приходи завтра к нам в гостиницу, мы тебе контрамарку дадим. Я говорю, у нас не принято. Они мне: тогда давай сюда в такое-то время.

Я пришел, а там два человека из горкома комсомола — нашелся кто-то и стукнул. Давай, говорят, ждем тебя в горкоме.

На следующий день подхожу к горкому, который располагался напротив синагоги в особняке на улице Архипова. Вижу, там два солдата со штыками. Мать честная, я туда сейчас войду, а потом не выйду! И не пошел. Еще день спустя устроили в Строгановке собрание, чтобы меня там как безродного космополита осрамить. Собрание провели, но меня не выгнали — хорошие люди оказались среди руководителей, поставили галочку, и все».

Львов. 1964

После Строгановки Золотарев работал в Комбинате художественно-графического искусства, в цехе промышленной графики, был художественным редактором журнала «Филателия СССР», ездил в этнографические и геологические экспедиции, наконец, руководил отделами иллюстраций в «Комсомольской правде», «Литературной газете». Преподавал в Заочном университете искусств. С 1980-х гг. работал плакатистом в ЦДХ, осуществлял дизайн каталогов советских художников. Преподавал в Детской художественной школе № 3 (живопись), в ГИТРе (живопись).

Отвечая на вопросы, он, кажется, посмеивается и над прошедшей эпохой, и над собой, и надо мною, старательно строчащей в блокноте. И производит на меня впечатление человека, который все понимает, во все включается — но при этом как бы скользит над событиями и впечатлениями в поисках своего, такого, что одному ему определено и назначено. С треском ломается мой стереотип восприятия, сформированный легендой о Лианозовской группе художников, о Бульдозерной выставке, о нонконформизме. Не ко всем он подходит, не для всего XX века годится. Вот в жизни Золотарева, например, не было никакого противостояния художника и власти. Не вижу я в нем политизированности, не ощущаю вообще никакого антисоветского или какого еще пафоса, не бьет он себя в грудь — ему неинтересно. Интересно, и всегда, наверное, было, — работать, искать, пробовать, осваивать. Не для создания имени, имиджа: искал, чтобы найти, а не чтобы самоутвердиться в мире. Ни слова о душевных метаниях, о самом этом поиске. Хочешь, мол, понять — смотри работы, больше ни слова не скажу.

И вдруг он начал читать стихи. Почему-то об Армении. И тут я пропала.

Слова, по течению строки сплавляясь друг с другом, передают смысл по эстафете, и ни одно не существует отдельно, каждое ценно настолько, насколько соответствует художественному целому. Частые оксюмороны. Хлебниковская игра с однокоренными словами, порождающая особенную суггестию, уместную, поскольку речь о жизни души. Библейская символика, проницающая все творчество Евгения Золотарева, одухотворяет и его поэзию. Один из стихотворных циклов носит название «Армения — страна крестов крылатых». Идя по следам Валерия Брюсова, Андрея Белого, Осипа Мандельштама, Золотарев насыщает стихи их мотивами. Физически ощущается, что автор — художник: он обращает внимание на зримое, а не на слова, передающие эффект зримого. Впечатление непосредственной видимости здесь возникает благодаря аллитерациям, словесным повторам. Тяжесть и мощь передается благодаря многократно усиленному сочетанию звуков и останавливающему взгляд, освежающему внимание звуковому и визуальному сходству слов — паронимии. Звуковая палитра обращает к земному, к материалу, из которого слеплен человек и его дом; пространство, время, тело и душа выступают едино, видятся неделимым творением, вылепленным из одного замеса.

Золотарев пишет: «К житейскому глухую мудрость»… И я понимаю то, о чем смутно догадывалась при разговоре. Глухая мудрость — когда многое понимаешь, но не во многом участвуешь. Потому что у тебя другие цели. Личные, отдельные. Ты ищешь.

Наверное, Армения — и вправду такая страна, где человек становится ближе к Богу. Наверное, каждый художник должен пережить опыт Армении. Чтобы оставаться современным и бесконечно длить поиск своего «послания», которое, как и каждый из нас, безостановочно отправляет миру… Вот несколько из стихотворений Евгения Золотарева.

* * *

Об авторе: Вера Владимировна Калмыкова – искусствовед и литературовед. Автор ряда книг и исследований.