"Информпространство", № 186-2014 Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2014

Федор Гаврин

Все о Фентеле Финтифлюхе

Оттенки красного

Фентель Финтифлюх, известный в нашем лесу колдун, односторонний друг сороки Веры, двухсторонний друг медведя Кати, лучший флюхальщик финтов и много много чего еще… сидел в муравейнике. Из глаз его нескончаемыми потоками лились слезы, сам он походил на желто-красный оплывший кусок меди.

Был полдень. Летний зной входил в силу. Муравьиный король праздновал свадьбу сына, и на праздничный обед были приглашены все шесть соседних муравейников.

Король был старым приятелем Фентеля и совсем недавно обратился к нему с первой в своей жизни просьбой: помочь организовать обед. И не просто наколдовать чего и нет, не было и не может быть, а помочь так, чтобы все по-настоящему наелись, да еще… и осталось.

И как это принято у муравьев, чтобы было, что гостям захватить с собой.

А Фентель забыл. Начисто забыл. А когда вспомнил… праздник был в самом разгаре, и король рассаживал дорогих гостей за стол. Что оставалось делать бедному Фентелю? Не мог он не сдержать слова и… дальше вы знаете. Остается добавить, что муравьи помнят до сих пор, как пировали на свадьбе, но, удивительное дело, все, что гости захватили домой, оказалось непереносимо соленым. Потом в голодный год их выручат эти запасы. Но это когда еще. А в настоящем, все, что осталось от Фентеля Финтифлюха, было им же самим вымазано зеленкой, забинтовано, в некоторых местах сшито и заклеено бактерицидным пластырем.

Медведь Катя уступил Фентелю свою прохладную берлогу, отпаивал его топленым медом и хотел было полечить пчелиным ядом, но услышал некоторые возражения. На что Катя поторопился ответить:

– Не хочешь – не будем, была бы честь предложена.

А Фентель, лежа на животе, считал и считал. Умножал какие-то мелкие пустяки на какие-то миллионы, стонал, вскрикивал, потом все умножил на шесть и в итоге получил праздничный обед.

– Бредит, – объяснял медведь Катя сороке Вере.

А сорока Вера думала, какой же вкусненький должен быть Фентель и удобно ли будет попросить у него кусочек, тем более, что при их односторонней дружбе ей вряд ли будет отказано, а главное, ничего не потребуется взамен.

– Немножко колдуны – все, а вот множечко колдун – это я, – грезил Фентель. – Быть приглашенным на обед и остаться голодным, кому рассказать – не поверят.

В холодных тонах

Финтифлюх устал. Пошла вторая минута, как он думал. Думал и думал. Ничего не придумывалось. Он перевел дух и перестал думать.

Прилетела сорока Вера и затараторила о чудесах. Из ее слов выходило, что все в лесу продают, покупают, даже Росомаха меняет какую-то фигню.

Появился медведь Катя и тут же предложил объединиться.

Финтифлюха осенила идея, и он толково объяснил ее друзьям:

– Товара у нас нет, так что будем продавать глупости.

– А за что мы их будем продавать? – забеспокоился медведь Катя. – Если за деньги, то глупостей не хватит, а вот если за мед, то и мед будет, и глупостей еще у каждого прилично останется.

Но Финтифлюх ничего такого даже близко не желал. Давным-давно он придумал механическое яблоко. Но сколько ни пытался сажать яблоневую косточку – ничего не получалось: то заржавеет, то просто исчезнет. И вот все в одночасье перерешил. Он сидел на вершинке мороженого дерева и ждал. Но и в этом что-то не ладилось. Пломбир никак не хотел дозревать, а у эскимо шоколадом покрывалась сама палочка… шоколад прорастал внутрь.

Тут еще сорока Вера подняла пыльную бурю… и что это ей вздумалось принимать ванны в обеденное время! И при чем здесь «самолеты»?

– Осел ты, Фентель, – сказала Вера. – Вечно удумаешь такое, расшибиться можно.

Фентель Финтифлюх промолчал. Сорока была его односторонней подругой… Всегда говорила за них обоих.

– Молчишь?! – Вера негодующе огляделась. Зрителей не было, медведь Катя уснул, спектакля не получалось. – Ну и молчи. Но, когда колдуешь мороженое дерево, надо предупреждать или знак какой для летательных аппаратов вывешивать… А ореховое есть?

Финтифлюх сорвал круглый коричневый шарик и бросил Вере. Та с жадностью отклевала и проглотила первый кусочек, да так и замерла с раскрытым клювом.

– Что? Холодное? – поинтересовался Фентель.

– Дерьмо! – очень тихо, но внятно сказала Вера. – Надо же такое дерьмо наколдовать? Каким надо самому быть, чтобы такое… такое… создать! И ты еще мне друг… – Сорока Вера замолчала на полуслове.

Фентель Финтифлюх исчез, а мороженое дерево постепенно возвращало свое первоначальное обличие – превращалось в куст бузины.

Светлым летним днем

В березовом пне выдолбили углубление и залили медом. Из корзины, стоящей рядом, доставали земляничную ягоду, макали в мед и съедали. Жужжали осы, вздыхал медведь Катя, вскрикивала по-сорочьи сорока Вера, и только Фентель Финтифлюх ничем, ниоткуда и никаким образом не издавал ни звука, скорей заметишь шорох от его тени.

Первый, кому надоело лакомиться молча, – сорока Вера. Она и заявила:

– Мы что, украли завтрак или лежачие больные и ждем обхода? Пролай что нибудь, если говорить не хочешь, – напустилась она персонально на Катю.

Медведь Катя облизал лапу, еще раз облизал и, размахнувшись, опустил на плечо Фентеля:

– Ты в джунглях был?

Наблюдай эту минуту инопланетяне – заметили бы нарушение магнитного поля в некой точке нашей планеты, а именно в лесу, на поляне, у березового пенька с выдолбленным углублением для меда.

– И в джунглях был, и в прериях, и в пустынях, и…

У Финтифлюха так заныло плечо, так заломило, что он задохнулся. И замолчал. Молчал лес, молчал Катя, молчала Вера, осы и те заткнулись. Кто выдохнул и не успел вдохнуть, оказались не в лучшем положении, чем те, кто вдохнул, а теперь не знал, как выдохнуть.

Спасла всех сорока:

– А в городе? Фентель, ты был когда-нибудь ТАМ?

И все задышали, заволновались, заторопились.

– Был, – грустно бросил Финтифлюх. – Я был ТАМ домом.

– Был домом?

Вопрос очень громко подумали и от удивления присвистнули.

– Был домом, – повторил Фентель. – У людей катастрофически не хватает жилья.

– И получилось? Может, так себе, простенькое, под один скат, в две ступеньки крылечко?

– Нет, нет, настоящим, большим, с двумя подъездами, с лифтами. И ванными комнатами. И... и…

– И в тебе готовили, ну… варили, жарили, шпарили? Прямо в тебе?

– Ну не прямо. А на кухне. Но я был домом, а значит, и кухней, и спальней, и подвалом, и чердаком.

– И?..

– И что?

– И?..

– Да. И туалетом тоже! Большим хорошим теплым туалетом.

– И туалетной бумагой?

– И туалетной бумагой, и зеркалом, и пирогом, и редиской, и двойкой в тетради, и куклой, и большим биноклем на балконе.

– Биноклем?

– Именно. На балкон выходила старушка, поднимала к глазам этот бинокль и долго пялилась. Искала, искала, находила, а, найдя, кричала в комнату: «Идите, гляньте скорее, самая противная птица на свете, самая противная птица, сорока. Запоминайте! Скорее, скорее! Опоздали, улетела клевать землянику в меде с березового пенька».

Большое Флюханье

Медведь Катя проглотил гвоздь. Гвоздь был большим, железным и очень острым.

В мгновенье ока жизнь раскрутилась. Белые и черные дни вытянулись в одну пеструю бесконечную ленту. Над головой вяло, без всякого настроения крикнула кукушка. Кольнуло в боку, заныло под ложечкой, зажужжало в ухе. У самой радужки глаза кружились две пчелы – пытались заглянуть в душу. Хотел отмахнуться – не хватило сил; пока недвижно сидел, лесной паучок сопельками соединил ствол березки и правую лапу, паутинки отчаянно впились в тело. Зажмурился.

По плечу ударила ветка.

Открыл левый глаз: ветка чуть поднялась и медленно опустилась. Открыл правый глаз: на ветке чистила перья сорока Вера.

– Я проглотил гвоздь, – деревянным голосом сообщил Катя.

– Ты помыл его? – Вера встрепенулась, и ветка снова ударила.

– Только дураки моют гвозди. Гвозди забивают!

– А зараза?! – Сорока аж раскрылилась. – Разная, всякая зараза? Она же на всем!

– Медведи железо не едят, птичья твоя башка!

Разговор выпал за рамки. Сорока круто развернулась, общение теряло интерес. Ей почти расхотелось поделиться новостью, что Фентель получил посылку. И что в данную трагическую минуту их бывший друг где-нибудь в тайном ото всех месте вскрывает обертки, ломает печати и ест. Глотает! Грызет! Облизывает! Жрет в три и в четыре горла.

– Знаете, – обращаясь к деревьям, начала Вера, – даже в самой большой энциклопедии о животных, где на букву «м» попадается слово «медведь», не написано, что медведь – животное умное. Три раза перечитывала. И все три раза не было написано.

Лес слушал.

– А что пишут о птицах? – слабым голосом спросили из-за спины.

Сорока половчее обхватила ветку и кувыркнулась, повиснув головою вниз.

– Печатают о малоизвестных или незнакомых вещах, а на то, что и так все знают, бумагу не переводят.

И Вера подумала, что в таком перевернутом положении ее правый глаз оказался напротив правого глаза обидчика, а левый – напротив левого. Получалось: глаза в глаза.

– По-твоему, о нас не пишут потому, что мы дураки? «Три раза»! А о сороках – потому, что сплошные мозги?

Воздух между сорокой и медведем загустел, потемнел, заволновался, мелькнула синяя вельветовая тень, хрустнула раздавленная на земле шишка, другая, и между друзьями проявился Фентель Финтифлюх. Локтем его левой руки была прижата к боку коробка, вся в сургучных печатях. В вытянутой правой волшебно сияла стальная палка, изогнутая под прямым углом с одного конца, а с другого сплющенная, как отвертка.

– Вот тебе, – Фентель протянул медведю железку, – гвоздодер! Подведешь под шляпку гвоздя и чуть-чуть надавишь, потом еще малек. Гвоздь выскочит.

– И окочуришься! – разрушила очарование от подарка сорока. – Показывай, что прислали!

Фентель перевернул посылку, сломал печати, разодрал картонный верх и вытянул мокрый бумажный пакет.

– Дух захватывает, не торопись, – еле слышно попросила сорока, – помечтаем.

Распаковка застопорилась. Медведю Кате со всей силы мешал мечтать гвоздь. Стало тихо-тихо, воздушно-воздушно. Финтифлюх подставил ладонь и высыпал содержимое. Содержимое подвигалось, застряло и выпало.

На ладони лежал большой, железный и очень острый гвоздь, изъеденный желудочным соком. Сок капал.

Сорока почувствововала, как глупеет вместе с веткой, на которой сидела, и перелетела на другую. Медведь вздохнул, потом вздохнул еще раз – под ложечкой приятно сосало от голода.

Монотонно, громко, по ушам заорала до ста лет кукушка. Ку ку, ку ку…

– Получилось! – Лучший флюхальщик финтов подмигнул сороке Вере, подмигнул медведю Кате. – А могло ведь на почте затеряться.

Далеко за лесом красиво пели люди. Хотелось в гости.

Тысячи и тысячи…

Медведь Катя получил через сороку Веру известие, что Фентель Финтифлюх желает СЕРЬЕЗНО с ним поговорить. Настроение сразу испортилось. Даже лапы не помыл, а как собирал желуди, разгребая прошлогодние листья и очищая от опрелостей, так с забитой под ногти грязью и пошел.

Пришел. Фентель как ни в чем не бывало водил кисточкой по куску картона – обмакивал кисточку в лужицу, тыкал в цветок шиповника, потом в другой, и по картонке бежали желто-красные полосы.

– У меня денег нет! – выкрикнул Катя. – Нет!

В корень подломилась и рухнула рядом береза, далеко за лесом бестолково залаяли собаки, Фентель напряженно шарил в высокой траве – кисточка как провалилась. А чтобы закончить картину, требовались каких-то две линии, может, одна.

– У тебя деньги есть?!

– Какие такие деньги? – Фентель прекратил поиски. – Какой клещ тебя укусил? Деньги в лесу!

Медведь на секунду оцепенел, задрал и ткнул в воздух немытую лапу.

– А Верка тараторила про серьезный разговор. Какой же СЕРЬЕЗНЫЙ разговор, если не про деньги? Не сходится. – И плюнул в мох.

Фентель крутанул головой, избавляясь от гула в ушах, наконец, ему удалось. Вот так день! Нет, целых десять дней ничего, ну ничегошеньки, и вдруг сразу ЧЕГО! Из соседнего леса в их спокойную уютную дрему пожаловал Небарсук. И тут же Катя «с деньгами». Здравствуйте, пожалуйста, спасибо!

Знать, что в соседнем лесу чудо, – знали все, но что собственной персоной объявится!

– Познакомьтесь! – буркнул Фентель медведю, Небарсуку и тут как тут оказавшейся сороке.

– А небарсуков не зовут, не приглашают, они сами на головы сваливаются? – расшумелась Вера.

– Не успевают пригласить, – оправдывался голосом овечки Долли Небарсук.

– А что, твои папа и мама, тоже небарсуки? – копала глубже сорока.

– Вера! – вмешался Фентель. – Ты же не глухая?!

– Флюхни из него барсука! – попросил Катя. – Тебе же ничего не стоит.

– Своих полно, – остановила друзей Вера. – Вот если бы флюхнуть… Но как назывались эти немыслимой красоты птицы? Снились каждую ночь, высокие, на длинных ногах, в розовых одеждах, с гнутыми клювами… тысячи и тысячи… Как же их?.. – Сорока заплакала. Никто никогда не узнает мечту ее жизни. Никто!

Фентель Финтифлюх со всей серьезностью глянул на косолапого, пожал плечами:

– Глову поломал, что там, в птичьей ее башке творится? Какой уже день.

– Будем поласковее, – так же шепотом отвечал Катя.

До Небарсука медленно наползло: происходит странный разговор. Эти двое шептались очень серьезно, но совсем не про баксы, рубли или фишки. Они ломали свои мудрые головы и призывали быть снисходительнее. На ночь-то глядя… И гость поспешил убраться.

– До чего же вредный голос у этой птицы, – вспоминал он, подходя к своему дому.

Сорока Вера к этому времени напереживалась, умаялась и крепко спала. Во весь экран снились ей тысячи и тысячи розовых фламинго.

Ошибка при чтении чужих писем

Медведь Катя сложил замочком когтистую ладошку левой лапы с когтистой ладошкой правой лапы и переморгнул с глаза на глаз.

Сорока Вера подробно осмотрелась: вверх, вниз, влево, вправо, развернулась на ветке, изучила все, что было за ее спиной. Никого. И ничего такого. Повернулась.

Собралась обидеться, но особого настроения обижаться не было, и она оставила ужимки друга без внимания.

Медведь Катя сделал два шага в ее сторону и снова положил ладошку левой лапы в ладошку правой и снова моргнул, вначале одним глазом, потом другим.

Вера свалилась с ветки.

В сантиметре от земли опомнилась и, изменив угол крыла, взмыла вверх, перед первым же сучком затормозила, устроилась поудобнее и прочистила горло.

– Гхы, гхы, очумел, да?

– Ф-е-нт-е-ль! по буквам, с выражением пропел Катя.

– Ведешь себя, как дурачок, – ляпнула сорока и скосила глаза в поисках свидетелей. Лес напряженно молчал. Случай выходил явно крайним.

– Фентель влюбился! – выкрикнул медведь Катя.

– Понарошку? – брякнула сорока, лишь бы что-то сказать, чем-то заполнить воздух, стереть у друга из памяти обидное «дурачок».

– По самому что ни на есть всамделишному, – выдохнул Катя и плюхнулся на землю, – по самому «дальше ехать некуда».

Но разве можно сбить с толку птицу? Засорочила, только успевай:

– В кого в нашем лесу влюбляться? Из медведей – один ты, орлов нет, тигры не водятся. Волков и тех нет. Есть лиса. Но в нее ты сам два раза влюблялся, и тебе не понравилось. Или наврал? – И сорока выставила коготок в сторону друга.

В открывшейся тишине стало слышно, как медведь Катя пытается не сойти с ума. Со второй попытки удалось.

– Какая же ты вредоносная птица, не будь мы друзьями! – Здесь медведь Катя представил себе, что бы мог сейчас, да и в некоторых случаях раньше, проделать с сорокой, и остался собою доволен.

– Катенька, – вернула сорока медведя на землю, – у меня ни сил, ни здоровья на новую дружбу, обойдемся старой. Про небарсука вот забыла. Скажи в небарсука можно влюбиться?

– Небарсука?

– Небарсука! – настойчиво долбила Вера.

– Небарсука… Так он же из соседнего леса, а Фентель, я подсмотрел, пишет в письме, что из родного, из нашего.

– А не может случиться, – последовала короткая птичья пауза, – что он сам в себя влюбился? Ведь был случай, когда он разозлился сам на себя. Что скажешь? – И, не дожидаясь ответа, сорока клюнула себя в левое крыло – ах, какая я умненькая, – клюнула в правое крыло – какая я сладенькая! Ах, какая я бунечка, куконечка, ланечка… И не найдя, во что бы себя еще клюнуть, расфуфырила перья и, плюнув в сторону заходящего солнца, прочердыкала: – Там Запад!

– Понятно, – буркнул медведь Катя, которому вообще ничего не было понятно.

– А что еще Фентель пишет? Влюбился – и все?

Слова как бы застыли в воздухе, разъединились на буквы и осыпались в траву.

Медведь Катя сильно-сильно зажмурился, представил исписанный Фентелем лист бумаги и прочитал: «Я влюбился, такое очарование живет в нашем лесу, что хочется прыгать, бегать, летать и кувыркаться, словно кудрявому поросенку».

Катя замолчал, открыл глаза, сорока Вера с вниманием изучала случайно сложенное слово из нескольких упавших в траву букв.

Ясно прочитывалось: в-г-л-я-д-е-л-с-я!

И повторила только что сказанное медведем на новый лад:

– Я вгляделся! Я вгляделся, такое очарование (она повторила это слово дважды) живет в нашем лесу, что хочется прыгать, бегать, летать и кувыркаться…

Здесь, как снег на голову, откуда-то Фентель Финтифлюх, и сорока тактично не стала продолжать про кудрявого поросенка. Да и где гарантия, что медведи вообще умеют читать?

Разные глупости

– Сорока Вера усыновила лягушонка! – как бы между прочим сообщил медведь Катя и закурил.

– Никогда не видел, чтобы медведи курили. – Финтифлюх выбрал леску, придирчиво осмотрел пластилинового червя, плюнул и вновь забросил удочку. По озеру побежала рябь.

– Знаешь, – продолжил он через минуту, – курение, самая навязчивая привычка, от нее не избавишься. Даже финта такого не придумать, чтобы раз – и ты бросил.

Катя ткнул незагашенную сигарету в муравейник. С кончика фильтра заструился и оборвался дымок.

– Что происходит? – Фентель глазам не поверил. – Разве так поступают с друзьями?

– И я по дружбе! Дом с трубою! А был без трубы. – Клюет, клюет!!! – заорал он.

Фентель заправски провел подсечку. Удилище вздрогнуло, изогнулось, и… медленно, сдавая позиции, жертва позволила вытащить себя на берег.

В каком-то щенячьем восторге медведь подскочил к серебристой рыбине, заграбастал в охапку и тут же отбросил:

– Фу! – обтер он о бока лапы – Фууу…

Огромный сверкающий серп, падая, воткнулся глубоко в землю и, конвульсивно подрагивая, перебирал солнечные лучи.

– И на что только НЕКОТОРЫЕ расходуют свой талант, ты, Фентель, не поверишь. Черви из пластилина, рыбы из жести. Никому не будем рассказывать! – Медвежий голос перешел на шепот – и всех ему жалко, и червяков, и мурашиков… И взревел:

– А зимы никто не отменял! Прямо над входом в мою берлогу гора мусора. Все рыжие натаскали. А кусачии… – и передернул плечами.

У самой кромки воды аккуратно приземлилась сорока Вера, окунула клюв…

– Что с ней случилось?

– Даже не поздоровалась!

– Учу сыночка плавать, – заметила сорока, входя по брюшко в воду.

– Материнский капитал в голову ударил! – Катя жалостливо вздохнул.

– Только бы не заразиться.

– Пойдем! – Фентель собрал нехитрые рыбацкие инструменты в холщовый футляр. – Не будем дожидаться, пока утонет. Я тебя настоящей ухой попотчую.

И они отправились к дому.

Над кучей еловых иголок поднялись игрушечные колечки тумана. Все жители муравейника на «раз, два, три» вдыхали, задерживали и выдыхали сладкий дым «Dunhill»…

– Мы любим медведя Катю! – Вдох, задержка дыхания, выдох. – Мы любим медведя Катю!!!

Сорока подняла голову, прислушалась, выскочила на берег, взъерошила перья – фрр, фрр! И как угорелая помчалась вдогонку друзьям.

По дороге Катя рассуждал:

– А ты что думаешь про этого лягушонка? И вообще, зачем птице пресмыкающееся?

– Он будет врачом, – уверенно предположил Фентель.

– Ветеринаром! – поправил медведь.

– Нет, врачом, – настойчиво повторил Фентель.

– А зачем нам врач? – удивился косолапый, о чем-то вспомнил и перестал косолапить.

– Ты знаешь, какая у тебя температура?

Этого Катя не мог знать:

– Нет!

– Значит, будет врачом, – Фентель о чем-то подумал – или пожарным!

У самого дома их настигла птица:

– Сколько же всяких разных глупостей можно переговорить и сделать за одно чудесное утречко, расшибиться можно! – И первой влетела в открытую дверь.

А тем временем из озера молчаливым потоком двигались к муравейнику отряды юных и взрослых лягушек, пиявок, водяных паучков, тритонов, жуков-плавунцов. Вскарабкивались наверх дымящейся кучи и выплевывали свой глоток воды под самую «трубу». Ближе к полудню запах дыма сменился свежим запахом прелости.

Умная птица сорока

У Фентеля Финтифлюха умерла бабушка… Медведь Катя, конечно, знал и понимал, что медведи умирают, но вот чтобы умерла конкретно его бабушка или бабушка конкретного медведя, это не укладывалось у него в голове. В зоопарке, в цирке… Там – да. А мы – лес.

Прилетела сорока Вера. Она уже обо всем знала, присела на еловую веточку напротив Фентеля, достала флакончик, открыла пробочку, поплакала, собрала слезы во флакончик, закрыла пробочкой. Фентель и Катя смотрели во все глаза.

– Если каждый раз, как у Фентеля умрет бабушка, – плакать, никаких слез не напасешься. Шестьдесят три бабушки!

– Шестьдесят четыре, – поправил сороку Финтифлюх.

– Вот! – Вера спрятала флакончик. – Всех бабушек жалко.

– Жалей, – согласился Катя. – Но и дедушки…

– А дедушек, – сорока оглядела лапку – по-моему трое, так? – и посмотрела на Фентеля. Тот кивнул. – А чего троих жалеть? Жалко, когда от «много» остается «мало». А от «мало» – мало, как ничего и не было. Возьмем «Черное море»…

– Моя седьмая бабушка, – прошептал Финтифлюх.

– Или «Средиземное море», – четырнадцатую бабушку Фентеля. А «Охотское море», а «Красное», – Вера соскочила с ветки на землю. – Основа нашего организма – вода. Вот и посуди сам, кто главный. А ты о дедушках! «Аппенинский полуостров» ему дедушка. Тебе холодно от этого?

– Ну разошлась, – Катя отступил на шаг и еще на шаг, сорока продолжала наступать. – Умная, какая…

Вера затормозила. В душе стало сумрачно – грустно. Если вдуматься, сколько у некоторых может быть бабушек и дедушек! – Слез не хватит, за всю жизнь не перезнакомиться. Ни с «Черным морем», ни с «озером Байкал», ни с «Аппенинским полуостровом». А «Гренландия»?.. И вдруг как шторки закрылись… А открылись… и на сколько хватало глаз, длинная-длинная вода, очень-очень быстрая, развернулась широкой лентой, аж дух захватывает и летишь вдоль берега до самого моста. Там не так страшно. И табличка есть «река Волга».

– А моя, – сорока глянула на лапку, – третья бабушка – «река Волга», а… вторая: «город Тверь».

Медведь Катя перевел взгляд с Фентеля на Веру, с Веры снова на Фентеля, посмотрел, как это сделала сорока, на свою лапу, пересчитал когти – все на месте, глянул с тоской на перистое облачко и неожиданно для себя гаркнул: А моя бабушка «пасека купца Колюжного»… «Колюжного пасека». Ну когда еще… Ну давно… Значит и бабушка старенькая. Медведь на глазах уменьшился в размерах.

Сорока в два маха крыльями снова на еловой ветке, деловито огляделась:

– Мы – это все!

Двадцать два кузнечика, три шмеля, один червяк, шесть божьих коровок, жук-пильщик, четыре лягушки, четыре стрекозы, девять полевых мышей, один дятел, восемь ласточек и две бабочки, на весь лес до самого неба кто и как горазд раскричали:

– Мы – это все!

Мы – это все! Через час об этом знал каждый.

Больше никогда

Памяти Александра Ревича

Посреди лесной поляны медведь Катя, задрав голову, едва успевал считать облака: сорок пять, сорок шесть, сорок семь…

Маленькие, большие, пышные и белые, как зефир, хмурые и злые, как коты перед грозой, облака проносились со скоростью самолетов… и раз за разом при счете «сорок семь» Небарсук доставал из школьного рюкзачка ровную ореховую веточку и укладывал на пенек к другим ровным ореховым веточкам, а медведь начинал счет заново: раз, два, три…

В двух шагах от них под кустом бузины завтракала сорока Вера. Перед ней на вышитой салфеточке лежали: ломтик сыра, крохотный кусочек колбаски, две равные половинки дождевого червя и наполненный ароматной влагой бутон тюльпана.

В отличие от других, Вера ни разу в жизни ничего не сосчитала. Зная все на свете цифры, она не задумываясь могла назвать число листьев на любом из деревьев или птиц в стае, или, например, точную цифру множества иголок в муравейнике. Но чтобы, как Катя, «шестнадцать» строго после «пятнадцать», «сорок» после «тридцать девять» – никогда! Подумала, вспомнила и с удовольствием произнесла: «Жаме!», что в переводе с французского означало то же самое: «Никогда!» И совсем неожиданно даже для себя выкрикнула: «Двадцать четыре тысячи семьдесят восемь!»

Казалось, кончился воздух. Все замерло. Катя прекратил счет, Небарсук – готовить ореховые веточки, а Вера… Вера крепко зажмурилась. Но почти сразу и разожмурилась. Что-то напугало. Она снова закрыла глаза. Открыла. Закрыла – открыла. И тут понемногу стало проясняться, что, когда глаза закрыты; ни кусочка колбаски, ни одной из половинок червя, ни сыра… Как слизнули. А стоит открыть глаза, и… возвращаются. Но они ведь куда-то,… а?

Она посмотрела на растерянного Катю и закрыла один глаз – не исчез! Она закрыла другой, и медведь, как провалился в черную дыру. Вера перевела дух и распахнула глаза: все тут как тут! Мало этого, к ним добавился Фентель.

– Кыш,– попросил он, и облака, толкаясь, налезая друг на друга, стремительно кинулись освобождать небо. Поляну затопило солнцем.

– Кыш, – повторил Небарсук. Надо запомнить! Какое удивительное трехбуквенное слово! И ни облачка! Ни одного! Настоящее волшебное слово!

«Запоминай, запоминай», – ехидно думала Вера, но тут же повинилась. Еще бы, догадайся кто из них, как ей сделалось мучительно жалко вдруг исчезнувших кусочков колбаски, и сыра, и двух половинок червячка, засмеяли бы.

Она достала косметичку и попыталась запихнуть в нее остатки завтрака вместе с салфеточкой. Но подошел Катя и вместо того, чтобы помочь, подцепил ломтик настоящего французского сыра и отправил в пасть. «Всего-то и умеет до сорока семи считать, а жрет до тысячи», – не успела Вера съязвить, как Небарсук сжевал обе половинки червячка, сдавил бутон тюльпана и мокрыми лапками провел по брюшку, потом под мышечками, потом под коленочками и…

Фентель улыбался во все глаза, во весь рот, во все щеки, во все свое хорошее настроение.

– Откуда подруга знает французский язык? – И он протянул Верусику пышное безе в крошках шоколадного мороженного.

– «Жаме»? – переспросила сорока и сграбастала пирожное, – любимое словечко подруги вороны. «Никогда». Но я это слово знаю и по-немецки – ниманд и по-английски – неверморе, и она замолчала.

– Жаме, жаме, – кивнул Фентель, перестал улыбаться и посерьезнел, – да! Больше не случится, чтобы и сорока Вера, и Небарсук, и медведь Катя, и я, и кусочек колбаски, и ломтик сыра, и бутон тюльпана, и две половинки червячка, и двадцать четыре тысячи семьдесят восемь облаков оказались одновременно в одном месте. Разве что просто похожее?..

А Вере открылось, чего ей так мучительно жалко. Вовсе не съеденного друзьями. Конечно, и еды тоже, но, прежде всего, этого несравненного утра, когда все и все они были в двух ударах сердца друг от друга…и…жаме. Больше никогда.

* * *

Об авторе: Федор Владимирович Гаврин – писатель, драматург, автор прозы для взрослых и сказок для детей.